Та игриво пожала плечами, все еще хихикая.

— Не знаю. Люблю, наверно, потому что.

— Насте-оо-нааа, — стонал Варданян, закрывая лицо шарфом, а потом опять рыпнулся в ее сторону. — Ну, пустите меня к ней.

Гога его быстро усмирил кулаком в грудь. Игнатьева действовала убийственным взглядом. Зайкин крикнул издалека:

— Все, ему мозги в конец расплющило.

— Мне сердце расплющило, а не мозги.

Настена не сдержала влюбленность и провела ладонью по его лицу. Парень зарумянился и успел поцеловать ее пальцы до того, как она их отдернула.

Несмотря на драматичность ситуации, все смеялись. Парочку пришлось всю дорогу до набережной разнимать. Игнатьева подговорила Карину окружить Настену и тесно держать между собой, чтобы не сбежала. Зайкин и Гога возились с Варданяном. Тот сходил с ума. А всем было весело.

Пока Варданян, вскочив на гранитные перила, угрожал кинуться в воду, если его не сведут с любимой, Игнатьева уводила ее дальше. Парни вместо того, чтобы стаскивать его на тротуар, подталкивали друга. Настена постоянно оборачивалась и хихикала.

— Давай, уже. Раз решил, — кричал Гога. — Тебя все равно к ней никто не подпустит.

— Вард, мы напишем на надгробии, что ты первый в мире человек, который умер от переизбытка любви в организме, — издевался Зайкин.

Девушки шагали быстрее и уходили все дальше. Мужские крики стали тише и менее разборчивы. Наконец, Игнатьева остановилась, но Настену из объятий все равно не выпускала. Карина подошла к мраморным плитам, чтобы ближе рассмотреть спокойную реку.

Небо было еще ночным, хотя по часам наступило ранее утро. Солнца не было даже в зачатке. Город освещали фонари, фары машин и подсветка зданий. Золотой шпиль напротив вонзался в небо, прямо в звезду, далекую и едва заметную. Снизу доносилась сырая вонь и всплески воды. Вокруг галдела пьяная молодежь. Такие же тусовщики, вывалившие из ночных баров развеяться под утро.

— Держись, Настен, — утешала Игнатьева. — А то накосячите. Потом…

Настена понятливо кивала, пыхнув на прядку волос, которая выбилась из пучка, а потом резко опрокинулась на перила и завыла.

— К черту все! В монастырь уйду!

У Карины сердце сжалось. Она обняла подругу за плечи. У той уже текли слезы. Игнатьева к ним прильнула.

— Я устала, девочки, — уже ревела Настена. — Устала от этой вечной… неудовлетворенности. Мне всегда как будто чего-то остро не хватает. Нервы буквально чешутся! Невыносимо.

Подруги слушали внимательно, не нужно было ничего говорить и перебивать не нужно. Никакие слова тут не имели смысла и эффекта. Карина гладила ее по спине от самой шеи до поясницы и про себя тоже плакала.