Она пытается сказать это слово, но каждый раз, оборот за оборотом, возвращается к началу. Укрывает горло рукой — будто поможет.
Из глубины, из комка рванных ран, из месива страха и одиночества, рвутся наружу всхлипы. Словно ее сейчас и впрямь вырвет плачем.
Бросается она в уборную, сломя голову, и Карелин срывается с места сразу же за ней.
В спасительной темноте можно зажать голову между ладоней. Она хапает и хапает кислород, чаще и чаще.
Он врубает свет, и она вскрикивает.
— Нет! Выключи! Оставь меня.
Мгновенная темнота помогает поднести заклинившую дерганьем руку ко рту.
— Кира, — хрипит он так измученно, что она качает и качает головой, не желая слушать, — я не знаю, что случится дальше. Но я никогда так не сделаю больше. Я придумаю что-то до критической ситуации. Пожалуйста, развернись ко мне. Ну повернись ко мне. Я не могу жить без тебя.
Осторожный шаг в свою сторону она воспринимает с протестным мычанием. Уже и так развернулась, как попросил.
— Что с твоей рукой и твоей ногой? — старается внятно проговаривать Кира.
— По неосторожности. Неважно.
— Правду! — вырывается из горла крик. Что-то лопнуло — столь объемное и перетянутое — внутри нее, и больше сдерживаться невозможно. Потеряло смысл.
Можно различить, как он проводит рукой по лицу.
— Я выстрелил в них несколько раз.
Кира кусает плоть собственных пальцев, прижатых к губам. Только бы не издать ни звука. Ни звука.
Он старается сделать еще один шаг, и она дергается.
— Я все исправлю. Ты скажешь как — и я исправлю. Я струсил. Это правда. Холодная голова и твоя безопасность были дороже. Даже твоих чувств.
Он протягивает руку к ее ладони, сжимающей край раковины.
Когда Кира все равно сдвигается в сторону, подальше от мужчины, его рык заполняет крошечное помещение отчаяньем столь осязаемым, что на мгновение кажется комната светлеет. Словно темень испуганно расступается.
— Я не могу… так, — лепечет Кира. — Ты… ты принял решение, а меня как будто не существует. Наших отношений не существует. А потом… потом это случится снова. И я больше… Нет никаких гарантий…