— Заткнись, — предупреждает она. — Тебя это не касается.

— Ты так хочешь знать зачем. Зачем, зачем, зачем. Будто не знаешь, зачем. Что именно сподвигло тебя попереться почти ночью в магазин в том районе? Ты вообще думаешь о ком-то иногда, кроме себя?

Она сама не знает, как долетает до него. Пощечина разносится по комнате не только звонким сопротивлением плоти, но и стоном-криком Киры. Ее тело защищается от боли, как может.

— Еще, — тихо говорит Карелин, поворачивая голову обратно.

Ей плевать на очевидные слезы застывшие у нее в глазах. Унижение сильнее уж точно невозможно. Хочется, чтобы ее и впрямь разорвало на куски от обиды и злости, и чтобы его всего залепило. Чтобы Карелин утонул!

Она не сразу понимает смысл его однословной просьбы.

Ладонь сама по себе скукоживается у грудной клетки. Свободной ткани ее толстовки достаточно для наполнения кулака. От бессилия. Сейчас должно успокоиться, сердце должно умаяться, вот только бы не смотреть на него, не смотреть, не смотреть…

Карелин внимательно следит за ее судорожными движениями. К ужасу Киры, он шепчет «еще» снова.

— Что ты… Какое тебе дело до моих дел! Ты самоудалился! Нет, давай прямо, — она слышит собственный голос, словно со стороны. — Ты бросил меня. Кинул. Ушел. Все. Что ты теперь хочешь?

— Я никогда, — он отлучает ее ладонь от ее же сердца, но Кира вырывается, — не бросал, не кидал тебя и не уходил.

Она смотрит в него, во все глаза. Будто карту мира только что перед носом повесили, и оказалось, что за ночь распластанная поверхность Земли полностью поменяла свою форму.

— Так это твое оправдание. Долго думал? Ты сумасшедшей решил меня выставить? Если ничего не было сказано, то и ничего! Ты… ты — мерзавец, ты знаешь? Ты передумал или нет, НЕВАЖНО, — орет она на него. — Мне плевать. Никогда не прикасайся ко мне. Никогда не подходи ко мне! Молчи, как и дальше. Молчи, молчи! Молчи!

Кира отскакивает от стола, когда Карелин снова протягивает в ее сторону руку. Что-то не так в этом скованном движении…

Он заводится столь молниеносно, что теперь сердце у нее ухает вниз уже от страха.

— Мои сомнения стоили бы очень много. Всего! Твоей жизни, Кира! Потому что… ты… вот что бы ты сделала, — он хватается за стол снова, — так это заразила бы меня сомнениями. Ты… ты… ты… ты не отправилась бы, признай, сюда добровольно и сразу. Признайся, что нет!

Ложь не выдавливается наружу словами, хотя Кира даже не знает наверняка, ложь ли это. Может быть и отправилась бы! От гнева губы дрожат.

— Так ты меня еще теперь и виноватой делаешь? — новый заход одышки спиралью кружит ей голову. — Типа, я сама на себя накликала… ты…