– Я сам слышал, как Старый Джо говорил, дескать, Атланту он может держать до скончания века.

– Но у нас ведь нет больше Старого Джо. У нас теперь…

– Заткнись ты, дурень! Хочешь леди перепугать?

– Янки этот город не возьмут, мэм.

– А почему бы вам, леди, не уехать в Мейкон или еще куда-нибудь, где безопасно? У вас есть близкие в других местах?

– Нет, Атланту янки не возьмут, но стараться будут, это точно, а у дам здоровье хрупкое.

– Пальба будет мощная, все к тому идет.

На следующий день под струями упорного обложного дождя через город потекла потерпевшая поражение армия – истощенная голодом и усталостью, обескровленная за семьдесят шесть дней боев и отступлений. От лошадей остались кожа да кости, и эти одры в упряжи из веревочных концов и сыромятных ремней волокли за собой орудия и зарядные ящики. Но все это никак не было похоже на толпы бродяг, отнюдь. Солдаты шли строем, в походном порядке, какие-то даже небрежно-стильные в своем рванье, развернув под дождем истерзанные боевые знамена. Они постигли науку отступления под началом Старого Джо, который сделал это столь же важной частью стратегии, как и наступление. Бородатые и обтрепанные, они заворачивали на Персиковую улицу, задавая себе ритм песней «О, Мэриленд, мой Мэриленд», и весь город встречал их. Они были свои, родные – и в победе, и в поражении.

Милицейское ополчение штата, которое всего ничего как уходило, блистая отличным обмундированием, теперь почти не выделялось среди бывалых бойцов. Новички тоже были все в грязи, нечесаны и неприбраны, но дело не только в этом. Нечто иное появилось у них во взгляде, в осанке. Три года оправданий, объяснений, почему они не на фронте, остались позади. Тыловое спокойствие они обменяли на жестокость битвы. Многие из их числа обменяли легкую жизнь на мучительную смерть. И эти, сегодняшние – уже ветераны, хоть и воевали недолго, но все равно ветераны. Свой долг они выплатили. Выискивая в толпе знакомые лица, они смотрели на них гордо и с вызовом. Теперь им можно высоко держать голову.

Прошли отряды самообороны – старики от усталости еле переставляли ноги, а у юнцов были умученные лица детей, слишком рано столкнувшихся с проблемами взрослых. Когда Скарлетт попался на глаза Фил Мид, она его едва узнала – он был черен лицом от пороха и переутомления, мрачен и напряжен сверх меры. Проковылял дядя Генри – непокрытую макушку поливает дождь, голова торчит из дырки, проделанной в старой клеенке, которую он приспособил себе на плечи. Дедушку Мерривезера усадили на оружейную подводу – он почему-то был бос, и ноги обмотаны тряпьем. Очень старалась Скарлетт отыскать Джона Уилкса, но его нигде не было видно.