Но прежде чем Скарлетт собрала их в путь, пришло известие, что янки прорвались на юг и уже были стычки вдоль железной дороги между Атлантой и Джонсборо. А если янки захватят поезд, которым поедут Присси и Уэйд?.. При этой мысли Скарлетт и Мелани разом побелели – ведь всякому известно, какие зверства чинят янки над беззащитными детишками, даже хуже, чем над женщинами. Поэтому она побоялась отправлять его домой, и он остался в Атланте – немой, дрожащий маленький призрак, неотступно следующий всюду за матерью, отчаянно страшась, что ее юбка выскользнет у него из руки хоть на минуту.

Так и прошел тот жаркий июль: грохочущие дни сменялись душным, зловещим ночным безмолвием, и люди начали как-то приноравливаться к этому ритму. Так бывает, когда худшее уже свершилось и бояться больше нечего. Они страшились осады, а теперь живут в осаде – но ведь живут! И почти как обычно. Да, они сидят на вулкане, а что поделаешь? Ведь он пока не извергается, так чего беспокоиться попусту? А может, и вообще без извержения обойдется. Смотрите-ка, генерал-то Худ какой молодец, держит янки, не пускает в город! А кавалерия как бережет железную дорогу на Мейкон. Нет, Шерману она не по зубам!

Но… Можно, конечно, храбриться перед лицом рвущихся снарядов и вести полуголодное существование, можно верить безраздельно в своих солдат, засевших в окопах, можно делать вид, что янки не подошли вплотную к городу, но все равно под самой кожей пульсирует паническая растерянность: что принесет завтрашний день? Подозрения, догадки, тревоги, скорби, взлеты и падения надежды – от таких мук маска изнашивается быстро, и кожица делается все тоньше и тоньше.

Пока же люди держались, и бравый облик знакомых постепенно придал храбрости Скарлетт. Сработал и благословенный механизм самозащиты, который природа включает, когда необходимо вытерпеть то, что перенести невозможно. Признаться честно, она все еще подпрыгивала при каждом звуке разрыва, но уже не мчалась с визгом наверх, прятать голову под подушкой у Мелани. Теперь она могла сглотнуть и заметить невзначай: «Этот был близко, правда?»

Она стала меньше пугаться еще и потому, что жизнь – и чем дальше, тем больше – приобретала признаки сна, непрекращающегося кошмара, какой бывает только во сне. Ведь невозможно же, чтобы она, Скарлетт О’Хара, на самом деле попала в такую переделку, когда каждый час, каждую минуту ей угрожает смертельная опасность. Невозможно, чтобы спокойное течение жизни полностью переменилось за столь короткий срок.

Все какое-то нереальное, ненастоящее. Не может, не должно быть, чтобы нежную рассветную голубизну неба осквернял пушечный дым, грозовыми тучами повисший над городом. Чтобы томный знойный полдень, насыщенный сладкими ароматами буйно цветущей жимолости и роз, стал таким жутким от воя снарядов, рвущихся на улицах с оглушительным звуком, подобным трубному гласу в день Страшного суда, а горячий металл осколков, разлетающихся на сотни ярдов, убивал вокруг все живое – и людей, и скот.