Скарлетт стояла потрясенная, слушая и почти не слыша, что он говорит. Но с этим последним вопросом ей внезапно открылось, куда должна она ехать. Ей открылось то, что она и так знала, о чем думала весь этот мучительный день. Есть только одно место на земле. Она сказала:

– Я еду домой.

– Домой? Вы имеете в виду, в «Тару»?

– Да, да, в «Тару»! О, Ретт, нам нужно спешить.

Он смотрел на нее как на умалишенную.

– В «Тару»? Господь всемогущий, что с вами, Скарлетт? Вы разве не знаете, что в Джонсборо целый день идут бои? Свободна только десятимильная полоса дороги выше и ниже Раз-и-Готово, а вокруг бои, даже на улицах Джонсборо! Может быть, к этому моменту янки уже в «Таре» и вообще по всему графству. Никто не знает в точности, где они, но они могут быть совсем рядом, по соседству. Вам нельзя домой! Вы же не сумеете пройти через армию янки!

– Я поеду домой! – закричала Скарлетт. – Я хочу! И поеду!

– Ну и дурочка! – Он заговорил быстро и грубо. – Нельзя тебе ехать этой дорогой. Даже если ты не попадешься в лапы к янки, то в лесу полным-полно бродяг и дезертиров из обеих армий. Да еще наши части, отступающие из Джонсборо. Не янки, так они отберут у тебя лошадь, и глазом не моргнешь. У вас единственный шанс – это двигаться за войсками по дороге Мак-Доноу и молиться, чтоб они вас не увидели в темноте. И в «Тару» нельзя. Даже если вы туда доберетесь, то, скорее всего, застанете одно пепелище. Я не отпущу вас домой. Это безумие.

– Я хочу домой, – закричала она, срываясь на визг. – Домой! Вы не можете меня остановить! Я домой хочу! К маме! Я вас убью – попробуйте только остановить меня! Я хочу домой! – Долго сдерживаемые слезы страха и напряжения, в котором она пребывала весь этот кошмарный день, прорвались форменной истерикой, потоками заливая ее лицо. Она колотила ему в грудь кулачками и взвизгивала: – Я хочу домой! И пойду! Хоть весь путь пешком пройду!

И вдруг она очутилась в его объятиях, мокрая щека прижата к крахмальной рубашке, воинственные кулачки присмирели у него на груди. Его ладони ласково приглаживают ее взъерошенные волосы, голос тоже ласковый. Такой нежный, такой тихий и настолько чуждый насмешке, что казалось, он принадлежит не Ретту Батлеру вовсе, а какому-то незнакомому сильному человеку, от которого пахнет бренди, табаком и лошадьми – уютная, утешительная смесь, напоминающая о Джералде.

– Ну, будет, будет, дорогая моя, – приговаривал он тихонько. – Не надо плакать. Ты поедешь домой, моя маленькая отважная девочка. Ты поедешь домой. Не плачь.

Она почувствовала, как что-то касается ее волос; сквозь царивший в голове сумбур мелькнула смутно невероятная мысль – а вдруг это его губы. Он был совершенно укрощен и так нежен, так обольстителен – беспредельно, и ей страстно захотелось остаться в его объятиях навсегда. Когда тебя обнимают такие сильные руки, уж конечно, никакое зло тебя не коснется.