– Мне будет предоставлена полная свобода действий? – спросил он, глядя на Скарлетт холодными, как серые агаты, глазами.

– Самая полная. Мне надо лишь одно: чтобы лесопилка работала и давала материал, и чем больше, тем лучше.

– Идет, – коротко бросил Джонни. – Я предупрежу мистера Уэллберна, что ухожу от него.

Он вразвалочку прошел между рабочими – каменщики, плотники и подручные уступали ему дорогу. Настроение у Скарлетт заметно поднялось. Джонни определенно тот человек, в котором она нуждалась. Жесткий и знающий. «Выпивоха-ирландец, решивший разбогатеть», – презрительно охарактеризовал его Фрэнк, но тем-то он и был хорош для нее. Она знала, что ирландец, намеренный чего-то добиться в жизни, – человек ценный, вне зависимости от его личных качеств. Скарлетт даже почувствовала в нем родственную душу, поняв, что Джонни знает, что такое деньги, и умеет их добывать, что многие люди в ее окружении делать не хотят или не могут.

В первую же неделю он оправдал все ее ожидания, добившись с пятью заключенными большего, чем удалось Хью с десятком вольных негров. У Скарлетт появилось много свободного времени. Раньше она без отдыха металась между лесопилками, но Джонни, которому не нравилось ее присутствие в его владениях, откровенно сказал ей:

– Вы занимаетесь реализацией, я занимаюсь производством. Лагерь заключенных не место для леди, и если вам никто не говорил это, то я, Джонни Галлегер, говорю вам сейчас. Я поставляю вам лес? Поставляю. В таком случае за мной нечего присматривать. Я не мистер Уилкс. Это за ним нужно присматривать, за мной нет.

Скарлетт скрепя сердце подчинилась, опасаясь, что из-за слишком частых ее наездов он уйдет, а это будет означать для нее крах. Ей не понравилось, как Джонни отозвался об Эшли. Обиднее всего было то, что он был прав. Заключенные у Эшли работали не намного лучше вольных негров, но почему, он не мог объяснить. Кроме того, он вроде бы стыдился работать бок о бок с преступниками и почти перестал разговаривать с ней последнее время.

Перемены, произошедшие с ним, не на шутку встревожили ее. Его светлые волосы стали седеть, а плечи устало опустились. И улыбался он теперь очень редко. Больше не было того чудесного Эшли, который несколько лет назад поразил ее воображение. Создавалось впечатление, что он едва сдерживает глубокую внутреннюю боль. Еще эта скорбная непонятная складка у рта… Ей хотелось взять его голову в ладони и, гладя седеющие пряди волос, сказать: «Расскажи мне, что беспокоит тебя! Я уберу твою тревогу. Увидишь, тебе станет легче».