В воображении Скарлетт живо возникла сцена разговора с Эшли после похорон отца, но она быстро выбросила ее из головы.

– Какое там сопротивление! – негодующе воскликнула она. – Когда я объяснила ему, как нуждаюсь в его помощи, потому что не могу доверять тому жулику, который управляет лесопилкой, а Фрэнк слишком занят, чтобы помогать еще и мне, ну а я… жду Эллу Лорену, он охотно согласился.

– Сладки плоды материнства! Вот чем вы его взяли. Значит, вы добились чего хотели, и бедняга теперь прикован к вам обязательством, которое прочнее цепей на ваших заключенных. Желаю, чтобы у вас обоих все было хорошо. Но, как я говорил в начале нашей дискуссии, от меня вы, моя лицемерка, больше не получите ни цента на ваши недостойные леди делишки.

Скарлетт помрачнела от злости и досады. Она давно хотела снова призанять у Ретта денег, чтобы купить участок в городе под склад лесоматериалов.

– Обойдусь без вас! – выпалила она. – Лесопилка с Джонни Галлегером и без вольных негров принесет мне хороший доход. Еще кое-что набегает с тех денег, которые я получаю под залог имущества, да и черные несут свои доллары в лавку мужа.

– Да, я слышал. Ловко вы обдираете беспомощных, неграмотных, вдов и сирот. Но если вы должны красть, то почему не у богатых и сильных? Зачем же у бедных и слабых? Со времен Робин Гуда и до наших дней грабить богачей всегда считалось исключительно благородным делом.

– Потому что намного легче и безопаснее красть, как вы изволили выразиться, у бедных, – сухо ответила Скарлетт.

Плечи у него затряслись от беззвучного смеха. Отсмеявшись, он заявил:

– А вы продувная бестия, Скарлетт!

Бестия! Странно, но это слово не оскорбило ее. «Я никакая не бестия», – сказала она себе решительно. По крайней мере, она не хотела, чтобы ее считали таковой. Ей хотелось быть благородной дамой. На миг она живо представила себе Эллен в шуршащих юбках, от которых всегда исходил тонкий аромат духов; маленькие руки без устали трудились на благо других, и люди отвечали ей любовью, уважением и нежностью. Сердце заныло, и Скарлетт устало сказала:

– Если вы пытаетесь позлить меня, то напрасно стараетесь. Я знаю, что не так добросовестна, как мне следует быть. Не такая милая и приятная, какой меня воспитывали. Но, Ретт, я ничего не могу поделать с собой. Правда, не могу. А что еще мне оставалось делать? Что стало бы со мной, с Уэйдом, с «Тарой», со всеми нами, если бы я проявила мягкость, когда янки пришли в «Тару»? Я была бы… не хочу даже думать об этом. А когда Джонас Уилкерсон задумал отнять у нас дом, я что – должна была с умилением взирать на него? Где бы мы очутились сейчас? И если бы я оставалась милой глупышкой и не пилила бы Фрэнка нашими жуткими долгами… мы все… Ну да! Может быть, я бестия, но, Ретт, я не вечно буду такой. А все эти годы и, пожалуй, сейчас – что мне было делать? Как еще я должна была действовать? Мне казалось, что я сижу на веслах и стараюсь в шторм направить перегруженную лодку к берегу. У меня столько сил ушло на то, чтобы не пойти ко дну, что мне уже нет дела до других вещей… без которых я легко могла обойтись. Например, хорошие манеры и все такое. Я очень боялась, что мою лодку затопит, вот и выбрасывала за борт не самое необходимое.