– Да вы же сами нуждались! Вы только что сказали, что отец оставил вас без цента в кармане! – возмутилась Скарлетт. – В таком случае вы должны бы понять Эшли и посочувствовать ему.

– Я очень даже понимаю, – сказал Ретт, – но будь я проклят, если начну сочувствовать. У Эшли было куда больше шансов, чем у меня за порогом дома. По крайней мере, у него были друзья, которые приютили его, в то время как я превратился в отщепенца. И чего же добился Эшли?

– И вы еще сравниваете его с собой, вы, самодовольный тип! Он не такой, как вы, и слава богу! Он не станет, как вы, марать руки, наживая деньги с помощью саквояжников и янки! Он честный и благородный!

– Но не очень честный и благородный, если принимает помощь и деньги от женщины.

– А что еще ему оставалось делать?

– Кто я такой, чтобы ему советовать? Я только знаю, как поступил я сам, когда меня выгнали, и как действую теперь. И знаю, чего достигли другие мужчины. Мы сумели разглядеть свой шанс на руинах цивилизации, и мы максимально использовали его, одни честно, другие – не очень. Мы до сих пор используем его. Но разные там Эшли имели точно такие же шансы – и что? Они не расторопные, Скарлетт, не смекалистые, а только расторопные заслуживают выживания.

Она не слушала его. В памяти воскресла сцена, замаячившая перед ней несколько минут назад, когда Ретт только начал говорить. Она вспомнила холодный ветер, гулявший по фруктовому саду, и Эшли, стоявшего у кучи кольев и глядевшего отрешенно вдаль поверх ее головы. Тогда он еще произнес… Что же он произнес? Какое-то нелепое немецкое слово, которое показалось ей ругательным, и долго рассуждал о конце света. Тогда она не поняла, что он имеет в виду, но теперь к ней пришла смутная догадка, и от этого ей стало больно и тяжело.

– Вот и Эшли сказал…

– Да?

– Как-то в «Таре» он говорил о… о сумерках богов, о конце света и прочей ерунде.

– Götterdämmerung! – В глазах Ретта отразился неподдельный интерес. – О чем еще?

– О, я точно не помню. Тогда я не обратила на это внимания. Ах да… Кажется, о том, что сильные выдерживают испытание, а слабые отсеиваются.

– Выходит, он все понимает. Тем хуже для него. Большая их часть не способна понять и никогда не поймет. Всю жизнь они будут удивляться, теряясь в догадках, куда же делось прежнее очарование. И будут гордо и молчаливо страдать от своей никчемности. Но он понимает. Он знает, что обречен.

– Ничего подобного! Нет! Пока я дышу!

Ретт спокойно посмотрел на нее; на смуглом лице не дрогнул ни один мускул.

– Скарлетт, как вам удалось уговорить его переехать в Атланту и заняться лесопилкой? Он очень сопротивлялся?