«Мы должны были быть вместе. Вместе!» — кричала моя душа, корчась от боли.

Я слышала голоса — видимо, меня пытались успокоить, но потрясение было настолько сильным, что я ослепла и оглохла.

— Ника!

— Нет!

Я оттолкнула руки Нормана и резко сдернула с себя одеяло. В уши прорвались крики и протестующие возгласы, сломанные ребра заныли. Меня пытались удержать, но я извивалась что было сил, и теперь уже мои крики бились о стены палаты.

Кровать дернулась с металлическим лязгом. Я извивалась, брыкалась, толкалась, царапала воздух. Когда я вскинула руку, из нее вырвалась игла-катетер. Чьи-то руки схватили меня за запястья, пытаясь удержать — и превратились в кожаные ремни в темном подвале. На меня снова навалились ужас и тоска.

— Нет!

Я выгнула спину, хватаясь за кого-то рядом. — Нет! Нет! Нет!

Вдруг я почувствовала укол в предплечье и щелкнула зубами так сильно, что во рту появился привкус крови.

Страх и ужас притупились, реальность как будто ускользала от меня. И в наступившей темноте мне виделось только черное беззвездное небо и волчьи глаза, которые уже никогда не откроются.

— У нее шок. Это нормально. У многих пациентов случаются срывы, такое бывает. Понимаю, вы очень обеспокоены тем, что сейчас произошло, но теперь можно не волноваться. Ей просто нужно отдохнуть.

— Вы ее не знаете… — Голос Анны дрожал. — Вы не знаете мою дочь. Если бы вы знали Нику, то не говорили бы, что это нормально. — Затем, всхлипнув, добавила: — Я никогда не видела ее такой.

Их голоса исчезли в далеких вселенных. Я погрузилась в густой искусственный сон, и время куда-то исчезло вместе со мной.

Не знаю, в котором часу я очнулась. Голова гудела, как трансформаторная будка, свет резал глаза. Первое, что я заметила, разлепив опухшие веки, — золотой блеск. Но сиял не солнечный луч и не лампа — волосы.

— Эй, — прошептала Аделина, когда я наконец сфокусировала на ней взгляд.

Она держала меня за руку, и по щекам у нее текли слезы. Аделина заплела волосы в косу, как всегда делала, когда мы жили в Склепе. Ее тугая коса в отличие от моей сияла, отражая естественный или искусственный свет, даже в тех серых стенах.

— Как… как ты себя чувствуешь?

Ее лицо выдавало боль и беспокойство за меня, но она, как и в детстве в Склепе, умела так улыбнуться, что на душе у меня становилось очень спокойно.

— Может, хочешь пить?

Я чувствовала во рту горький привкус желчи, но промолчала и даже не пошевелилась. Аделина поджала губы, затем мягко высвободила свою руку из моей.