Анна смотрела на него с болью, и Ригель выдержал ее взгляд.

— Отмени мое усыновление!

— Нет, ты не можешь просить об этом всерьез…

— Я никогда в жизни не был так серьезен. Отмени. Сделай это сегодня.

Анна покачала головой. В ее глазах светилось материнское упрямство, которого он никогда не поймет.

— Думаешь, они по одной моей просьбе остановят процедуру? Без причины? Это серьезное

дело. Так просто усыновление не отменить, нужны конкретные причины, и… Но Ригель перебил ее:

— Примечание.

На лице Анны снова отразилось замешательство.

— Примечание? — переспросила она, но Ригель знал, что она его поняла. Эта несмываемая строчка в договоре об опеке была только его привилегией.

— Тот самый пунктик обо мне, в котором говорится, что, если мои приступы будут нарушать семейное спокойствие и перерастут в эпизоды насилия, процесс усыновления может быть прерван.

— Это ошибочное примечание! — чуть ли не крикнула Анна. — Даже не подумаю на него ссылаться! Эпизоды насилия относятся только к твоей приемной семье, а ты никому из нас за все это время ничего плохого не сделал! Твоя болезнь для нас не проблема, а скорее лишний повод для усыновления!

— Ой, да ладно, — пробурчал он с саркастической улыбкой. — Ты выбрала меня только потому, что я напомнил тебе сына.

У Анны от услышанного округлились глаза.

— Это неправда!

— Так и есть. Ведь ты подумала о сыне, когда увидела меня за пианино? Не отрицай. Изначально вы туда пришли не за мной.

— Ты не…

— Я не Алан, — процедил он сквозь зубы таким холодным тоном, что Анна вздрогнула. — Я им не был и никогда не стану.

Вот опять! Глядя на ошеломленную Анну, Ригель в тысячный раз подумал, что ранить словами и причинять боль у него получается лучше, чем что-либо еще.

Какое-то время Анна молчала, опустив голову, пораженная резкостью его слов. Ригель заметил, что у нее дрожат руки.