Теперь они наконец-то будут разговаривать друг с другом. Помногу и подолгу. Времени для этого у них предостаточно.

— Ника!

Билли подбежала к кровати и бросилась меня обнимать. Сломанные ребра заболели, но я только зажмурилась, не издав ни звука.

— Не могу поверить, — всхлипнула она, — когда я услышала эту новость, я… Клянусь, я не могла дышать… Боже, какой ужас!

Мики сжала мою руку. Я заметила, что у нее чуть потекла тушь.

Я не осмелилась сказать Билли, что мне больно.

— Если мы можем чем-то помочь, — услышала я ее бормотание, но эти слова провалились в глубокую дыру, зияющую в моем сердце.

В этот момент Мики повернулась к Ригелю. Я вспомнила, как она сказала, что он кажется ей мутным парнем. Как и все, она видела в нем волка и не чувствовала душу, пульсирующую под его шкурой.

— О, моя фотография! — Билли улыбнулась, вытирая ладонью слезы. — Ты ее все еще хранишь…

Помятый снимок лежал на тумбочке, странным образом привязывая меня к невыносимой реальности. Сердце, или то, что от него осталось, заныло между ребрами, когда растроганная Билли прошептала:

— Не думала, что ты держишь ее здесь…

Я хотела бы рассказать ей, какая история скрывается за этой фотографией. Я хотела бы, чтобы она почувствовала жгучую боль, пожирающую меня изнутри. Быть может, однажды я все-таки на это решусь.

Однажды я скажу ей, что не все истории воплощаются на страницах книг. Что есть невидимые, безмолвные и сокрытые, которые живут тайно и умирают неуслышанными. Сказки без концовки, которым суждено навсегда остаться незавершенными. Возможно, однажды я расскажу ей нашу.

Они смотрели на меня выжидательно, стараясь сквозь мою апатию разглядеть знакомую им Нику, увидеть на моем лице хотя бы намек на прежнюю веселость. Я была не в себе, подумали они и решили пока оставить меня в покое.

Только когда подруги были уже у двери, я услышал свой тихий шепот:

— Он защитил меня.

Мики, которая шла последней, остановилась и оглянулась на меня, а потом, прежде чем уйти, взглянула на Ригеля.

Оставшись одна, я обвела глазами палату и наконец посмотрела на свои руки. Они были совершенно белые, как будто обескровленные, и голые от запястий до кончиков ногтей. Пальцы тут и там были усыпаны розоватыми отметинами, небольшими порезами и шрамами. Я медленно посмотрела вверх. Медсестра устанавливала капельницы у кровати Ригеля.

— Мои пластыри, — пробормотал я, — где они?

Медсестра поняла, что я за ней наблюдаю. В моих потухших глазах, наверное, загорелся слабый огонек, на который она не могла не отреагировать.