Анна снова обняла меня и ничего не сказала. Она наверняка догадывалась, что наша семья столкнулась с каким-то непреодолимым препятствием. Может, поэтому она ни в чем меня не винила.

— Ригель рассказал мне о вас, — прошептала она, и мое сердце остановилось, словно в нем заклинило ржавую шестеренку.

Я задрожала в смятении и прижалась к ней сильнее, ожидая, что она продолжит.

— Ему пришлось это сделать, потому что иначе я бы не согласилась выполнить его странную просьбу о прекращении процедуры усыновления. Он хотел, чтобы у тебя была полноценная семья. — Анна взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза, потом прислонилась своим лбом к моему и застыла так, пока слезы не утихли.

— Доктор Робертсон не сказал тебе кое-что, чтобы особо не обнадеживать, — прошептала она через некоторое время. — Но… мне он сказал, что голоса любимых могут помочь тем, кто лежит в коме. Это не доказано, но такая вероятность есть. Я молчала, и Анна продолжила:

— Якобы голос любимого человека стимулирует сознание и долговременную память. Мы с Норманом, конечно, дороги Ригелю, но ты… — Анна опустила голову. — Ника, в тебе есть какая-то особая сила. Мне кажется, он тебя услышит.

В ту ночь, когда в больнице стало тихо, как в храме, тишину нарушал только стук моего растревоженного сердца. Анна давно ушла домой, а ее слова прокладывали извилистые пути в моем отчаянии.

Я смотрела в темное пространство перед собой, и единственное, что ощущала во мраке ночи, — непреодолимое ничто, пустоту, обессмысливающую каждый вздох.

Ригель лежал в нескольких шагах от меня, и все же он никогда не был так далеко.

— Ты хотел уйти, — прошептала я в темноту.

Я лежала неподвижно и, конечно, не видела его. А мне и не надо было: я могла до мельчайшей черточки представить его лицо.

— Ты хотел уйти, ничего мне не сказав, потому что знал, что я попытаюсь тебя остановить.

Знал, что я тебя ни за что не отпущу.

Повернув голову на подушке, я посмотрела в темноту, где был Ригель, и увидела его ясно, как днем.

— Мы с тобой должны быть вместе, хотя, возможно, ты так не думал. В этом-то и разница между нами: я всегда любила помечтать и слишком часто себя обманывала. А ты… никогда.

К горлу подкатил комок, но я не сводила с Ригеля глаз. Я чувствовала, как теснятся во мне и просятся наружу слова, движимые неведомой силой.

— Помнишь свою розу? Ты растерзал ее на части, чтобы я не поняла, что она от тебя. Ты всегда боялся, что я увижу тебя таким, какой ты есть, и зря, — прошептала я срывающимся голосом, — потому что я вижу тебя, Ригель. И единственное, о чем я жалею, что не разглядела тебя раньше. Как я ни сдерживала слезы, они снова обожгли глаза.