– А что, получается, в Иллинойсе такие строгие законы? – спросил Джек, на что Донна надула щеки, поджала губы и закатила глаза, мол, и не говорите.

– Приятного вечера! – сказала она и открыла внутреннюю дверь.

Клуб был оформлен в эклектичном и очень своеобразном стиле, как будто для чаепития у Безумного Шляпника: разномастная, затейливо раскрашенная мебель, дурацкие обои в цветочек, на которых висели покосившиеся картины в антикварных рамах, старинные зеркала и часы, показывающие разное время, а в вазах на каждом столике и на полках бара с богатым выбором напитков стояло множество цветов, розовых, сиреневых и светло-желтых, почти наверняка искусственных. Вдоль стен в полутьме выстроились столики, отделенные друг от друга стегаными плюшевыми диванчиками с высокими спинками, а центральную часть зала занимал танцпол в черно-белую шахматную клетку, который освещали мягким рассеянным светом гирлянды, развешанные вокруг диско-шара. Музыка звучала на той громкости, чтобы под нее можно было танцевать, но в то же время она не мешала вести приватную беседу, и Джек тихонько спросил у Элизабет:

– И что теперь?

Она повела его к одному из диванов напротив бара, они сели и, спрятавшись от посторонних взглядов, стали наблюдать.

Вечеринка еще не началась, в клубе было всего несколько десятков гостей, а на танцполе четыре человека – четыре женщины, которые по очереди кружились вокруг стоящего в центре шеста, извиваясь так лихо, что это говорило о большом опыте и, возможно, даже о профессиональной подготовке. На вид им было лет по сорок-пятьдесят, и они были в платьях без бретелек кричащих неоновых расцветок, таких коротких, что, когда женщины взбирались на шест, сразу становилось понятно, кто надел нижнее белье, а кто нет. Заметив это, Джек из соображений приличия тут же отвернулся.

Элизабет чувствовала себя слишком разодетой. Для сегодняшнего вечера она выбрала маленькое черное платье на тонких бретельках, которое было, наверное, дюйма на два-три коротковато, чтобы ходить в нем на работу, но теперь она поняла, что в этой обстановке такое платье смотрится откровенно пуританским. В клубе было принято агрессивно, торжественно, неприкрыто демонстрировать тело: юбки были не то что мини, а уже почти микро; вырезы достигали непристойной глубины, доходя почти до пупка; платья были скорее намеком на одежду, чем одеждой как таковой; накладки на соски считались приемлемой заменой топу, причем не только среди нескольких обладательниц модельных фигур, но и практически среди всех присутствующих здесь женщин, будь они молодыми, пожилыми или средних лет, крупными и худыми, с юными телами и с телами, на которых оставило отпечаток время, деторождение или возрастные изменения, – здесь все было открыто взгляду. Например, у одной женщины платье задралось до груди, когда она соскальзывала с шеста, и все могли видеть, как нависает складка ее живота над шрамом от кесарева сечения, но она смеялась, танцевала, и ей было абсолютно наплевать. Элизабет это показалось на удивление располагающим.