Не брак, а плацебо

Не брак, а плацебо

В МОЛОДОСТИ Джек Бейкер думал, что он не такой.

В каком смысле не такой?

Он знал, что отличается от окружающих. От остальных людей. От огромной массы нормальных американцев. Честно говоря, он и сам до конца не понимал, чем именно. Просто он испытывал сильнейшее чувство оторванности от всех и недоумевал, как так вышло, что вещи, которые любит и которыми наслаждается большинство, он, как правило, презирает. Он оставался равнодушным к телепередачам, интересующим других: ситкомы, полицейские сериалы, ток-шоу, игровые шоу, мыльные оперы – все это вызывало у него отвращение. Он совершенно не любил ни заниматься спортом, ни смотреть спортивные передачи. Он понимал, что есть много людей, которые с искренним энтузиазмом следят за автомобильными гонками и чемпионатами по рестлингу или болеют за команды своего региона, и знал, что не похож на этих людей. Ему не нравились популярные развлечения, и его можно было бы счесть поклонником элитарной культуры, если бы не тот факт, что эту культуру он тоже терпеть не мог – ему не нужна была ни высокая мода, ни изысканная кухня. Время от времени листая глянцевые журналы, он с радостью отмечал, что не входит в целевую аудиторию ни одного рекламного объявления и ни одной статьи о том, как правильно одеваться на работу или управлять своим планом 401-кей[24]. Он упивался тем, что даже не знает, что такое план 401-кей. Он упивался тем, что существуют миллионы людей, у которых есть план 401-кей, а он от них отличается.

В этом не было никакой глубинной идеи, кроме непохожести как таковой. На самом деле определенные системы взглядов привлекали его именно тем, что позволяли чувствовать себя непохожим на тех людей, на которых он стремился быть непохожим. В старших классах школы у него был период, когда он носил только черное и слушал группы, считавшиеся сатанинскими – Black Sabbath, Iron Maiden, AC/DC, Mötley Crüe и даже INXS, входившую в этот список благодаря одной-единственной песне, Devil Inside, – несмотря на то, что нисколько не интересовался сатанизмом. В основном он слушал эти группы не потому, что они ему нравились, а потому, что нормальные люди их не слушали. Позже, в колледже, он встретил бунтарски настроенных профессоров, которые употребляли такие слова, как «диалектический», «онтологический», «гегемония» и «паноптикум», которые учили студентов тому, что искусство должно «обнажать» и «дестабилизировать», «проблематизировать» и «критически оценивать», а главное, раскрывать страшную истину об этом мире: на самом деле истины не существует, реальность создана искусственно, твердая почва не что иное, как зыбкий воздух. Тогда Джек думал, что сам язык, используемый для описания этого процесса, – многосложные слова, которые никто и никогда не произносил в тех местах, где он вырос, – страшно его раздражает, но в то же время соблазняет своей недоступностью массам. Первые семестры в колледже он упорно изучал этот новый язык, изучал до тех пор, пока не нашел другую философию, показавшуюся ему еще более радикальной, чем философия его радикальных профессоров: гипертекст, инструмент новых медиа, нелинейный, произвольный, эргодический, полифонический (так много замечательных слов). Это было новейшее из новшеств, и он начал писать эссе, представлявшие собой цифровые компиляции разрозненных мыслей, коллажи из картинок и текстов, эфемерные фрагменты, связанные с помощью языка гипертекстовой разметки в обширную карту смыслов, которую профессора, на его счастье, толком не умели ни читать, ни осмыслять, ни оценивать. Он утверждал, что традиционный образ мышления профессоров – пользуясь особой привилегией молодежи, он наслаждался возможностью называть своих профессоров-авангардистов «традиционалистами» – и их линейный, хронологический, иерархический способ аргументации сам по себе является социальным конструктом, скорее всего, авторитарным, а может быть, и фашистским, тогда как гипертексты, где истины рассеяны и рассредоточены, способствуют зарождению в сети демократии.