– Я просто хочу нарисовать пожар, – сказала Эвелин.

– Кажется, я не с тобой разговаривала, – отозвалась Рут. А потом тихо, размеренно обратилась к мужу: – Пойдем со мной.

Они вышли вдвоем на улицу, и при виде того, как Лоуренс последовал за ней, сутулясь, всей своей позой явственно демонстрируя поражение, Джек ощутил легкий укол ненависти к нему за то, что такой высокий, гордый и достойный человек может так унижаться. Ему захотелось, чтобы его родители никогда не встречались, пусть даже это отменяло его собственное существование.

– М-да, вот будет вечерочек, – сказала Эвелин, закатывая глаза. И ушла наверх, в свою комнату.

Джек остался в кухне. Он сложил говядину в контейнер и убрал в холодильник, сгреб остатки с тарелок в ведро, завязал пакет, вынес его в мусорный бак за домом, плотно закрыл бак, чтобы туда не лезли заинтересовавшиеся еноты и койоты, вымыл посуду, расставил ее в сушилке, вытер стол и раковину, прошел в комнату родителей, положил розовый халат матери на ее кровать, включил канал Си-би-эс и стал ждать.

По опыту он знал, что когда мать сердится, то ее гнев, как правило, рассеивается, если сделать все возможное, чтобы у нее был идеальный вечер – в халате, в постели, перед телевизором.

Он ждал. Ее доносящийся с улицы голос достиг отчаянного крещендо, а потом она вернулась в дом. Хлопнувшая дверь, тяжелые шаги в кухне, короткое затишье, уже более легкие приближающиеся шаги, и вот она останавливается в дверях и осматривается: халат, Джек, сидящий по-турецки на полу, «Ньюхарт» по телевизору на средней громкости.

– Спасибо, – сказала она.

– Пожалуйста.

Она укуталась в халат, и они просидели вместе до конца серии, не говоря ни слова, после чего она нарушила молчание.

– Скажи своей сестре, что она может выйти на улицу и порисовать.

Отвернувшись, Джек улыбнулся. Он бы не стал улыбаться, если бы мать могла его видеть; он не хотел, чтобы она знала, как сильно он желал этой уступки, этого потепления в ее отношениях с дочерью, потому что тогда, возможно, Эвелин останется еще хоть на несколько дней, и пока Рут объясняла Джеку, что она передумала и Эвелин может сегодня посмотреть пожар на северном пастбище, Джек кивал, но уже представлял себе утренние занятия с сестрой среди холмов, совместные встречи рассвета, новые рассказы о большом мире за пределами дома, о людях, которых она встречала, о приключениях, которые она пережила, шанс провести больше времени с ней и с ее ежедневными чудесами.

– Давай, – сказала Рут. – Передай это сестре, а потом сразу возвращайся.

Джек так и сделал: взбежал по лестнице, нашел Эвелин уже в ее обычном наряде для рисования – платье в горошек, грязные белые кроссовки, рюкзак, набитый красками, – и она обняла его, когда он сообщил ей новость.