– Больше никакой Эвелин, слышишь меня? С тебя хватит.

Мать возвышалась над ним, уперев руки в бока. Это было совсем не похоже на Джека – вести себя с ней так грубо, и она, вероятно, восприняла его бунт как результат влияния Эвелин.

– Эти постеры, – сказала она, – я хочу, чтобы ты их снял. Все до единого.

– Но…

– Сними их сейчас же.

И вот Джек медленно поднял голову, демонстрируя свое недовольство более явно, чем осмеливался прежде. Он подошел к «Американской готике» – Эвелин прикрепила ее к стене кнопками, и он попытался вытащить одну из нижних, но понял, что не может подцепить ее ногтем, не повредив постер. Тогда он начал расшатывать кнопку, надеясь осторожно высвободить ее, и наконец мать воскликнула: «О боже», шагнула к нему, схватила постер за верхний край и резким яростным движением сорвала его. Потом начала срывать другие постеры, раздирая их на части, и так продолжалось до тех пор, пока все они не превратились в клочья у ее ног.

Некоторое время спустя вернулась Эвелин и обнаружила Джека на полу: он сидел, скрестив ноги, над остатками «Американской готики» и тихо плакал. От нее пахло гарью, платье спереди было испачкано пеплом. Она увидела его слезы, увидела кучу рваной бумаги, увидела, что все постеры в комнате исчезли, и, должно быть, обо всем догадалась. Она села по-турецки рядом с ним и положила ладонь ему на спину.

– Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно, – сказала она. – Знаю, сейчас это кажется невозможным, но все пройдет. Понимаешь? Ты справишься, и все будет хорошо.

Он кивнул, но ничего не ответил. Закрыл лицо руками, чтобы не было видно слез и чтобы они не капали на пол. Он всегда чувствовал себя виноватым, когда плакал, виноватым в том, что его плач требует внимания, а ему было неловко требовать чего бы то ни было или привлекать к себе внимание.

– Давай я тебе кое-что покажу, – сказала Эвелин. Она достала из рюкзака пачку полароидных снимков и начала их перебирать. – Вот. Я только что сняла. Посмотри.

На фотографии было обугленное и дымящееся пастбище, сплошь голая земля и пепел, но в середине стоял цветущий кустик, нетронутый огнем. Джек узнал краснокоренник, или, как любила называть его Эвелин, дикий снежок: высотой около трех футов, с густыми белыми шапками – единственное живое существо посреди копоти.

– Разве это не удивительно? – сказала она. – Огонь выжег все, но пощадил этот цветок. Обошел его стороной. Все остальное погибло, но одно-единственное растение выжило. Это же невероятно!

– Ага, – сказал Джек, вытирая нос.