Правда же?

Этот вопрос не давал ей покоя в тот день, когда она встретилась с доктором Сэнборном. Он сидел на своей любимой скамейке и смотрел на свою любимую чикагскую достопримечательность – скульптуру, в народе известную как «Фасоль». На самом деле она называлась «Облачные врата», и ее автор упорно настаивал на том, чтобы люди называли ее «Облачные врата», и всякий раз, когда городские СМИ упоминали о ней в официальном контексте, она была «Облачными вратами», но все остальные называли ее «Фасолью». Потому что именно так она и выглядела, эта скульптура: она достигала шестидесяти футов в длину и тридцати в высоту, была покрыта отражающими стальными пластинами, а по форме – с этим нельзя было не согласиться – напоминала боб. Это было гигантское трехмерное зеркало, в точности повторяющее очертания удлиненной лимской фасоли.

Она располагалась на площади в центре города, и с одной стороны в ней отражались здания на Мичиган-авеню, чьи плоские фасады в ее бесшовном боку становились изогнутыми. Больше всего Сэнборн любил эту скульптуру за то, что она давала возможность наблюдать за прохожими, разглядывающими в ней свои странные отражения, свои головы, которые казались растянутыми или сплющенными, свои тела, которые, стоило сделать шаг в сторону, тоже растягивались или сплющивались. Тут они принимали форму тыквы, там – форму груши. Сотни людей стояли вокруг «Фасоли» или под ней, махали сами себе, фотографировались, отходили то в одну, то в другую сторону и изучали деформации своих отражений, что их очень забавляло, а это, в свою очередь, очень забавляло Сэнборна. Он сидел на одной из ближайших скамеек и с улыбкой наблюдал за ними.

Это Элизабет попросила о встрече. Она не поддерживала тесного контакта с Сэнборном с тех пор, как он вышел на пенсию, но знала его достаточно, чтобы понимать, что такой образ жизни не для него. Он был не из тех, кто любит отдыхать и бездельничать, и поэтому разнообразные хобби, новые знакомства и экзотические путешествия, которые теперь стали ему доступны, его не радовали; им недоставало того, что давала ему работа, ощущения великой интеллектуальной миссии, возникающего при попытке ответить на один из главных жизненных вопросов: «Как определить, что истинно?» По сравнению с этим вопросом Акапулько не представляет никакого интереса, написал он Элизабет несколько лет назад в электронном письме, отправленном из Акапулько.

Сэнборн был одет, как обычно, по-походному: рубашка с множеством карманов, местами в пятнах пота, зеленая панама с широкими полями, защищающая его красное лицо от солнца, брюки карго, застегнутые на липучки на щиколотках, чтобы отвороты не попадали в цепь велосипеда, который по-прежнему оставался для него главным средством передвижения по городу. Велосипед, прислоненный к спинке скамейки, был тяжело нагружен продуктами – на руле упаковка с шестью банками колы, подседельная сумка набита до отказа, из большой двойной корзины сзади торчат ручки множества полиэтиленовых пакетов, шуршащие на ветру.