Разглядываю полки с костями животных и немногочисленные кухонные шкафчики с остатками припасов.

– Слышал о таких местах для охотников или всяких искателей приключений на задницу. Хижины оставляют незапертыми, чтобы каждый мог воспользоваться. Повезло, что эта опушка оказалась недалеко, иначе так и мокли бы под дождем.

Несмотря на то, что сейчас около полудня, внутри хижины стоит зябкий полумрак. Различаю на стене какие-то потускневшие постеры, мишень для дартса, инструменты, карту и прошлогодний календарь. Похоже, с октября две тысячи восемнадцатого здесь никого не было. Полная глушь. Помимо основной комнатки с подобием кухни, узкой кровати в углу и небольшой старой печки, вижу проход в другое помещение. Выглядит не просторнее тюремной камеры.

Осмотрев огромное количество запылившегося хлама вроде старой посуды, мутных стеклянных бутылок и коробок из-под пазлов, останавливаю взгляд на фигуре Бель. Все еще стоит в центре комнаты, обхватив себя руками, и выглядит совсем растерянной. Кажется, она так и не пришла в себя после произошедшего. Что я натворил вообще? Что, если она уже никогда не придет в себя? Что, если я ее… сломал?..

Резкий грохот грома выдергивает меня из мыслей, и только сейчас я замечаю, что Изабель сжалась и вся дрожит.

– Черт, ты же так заболеешь.

Подхожу ближе и стаскиваю с нее куртку, уже насквозь мокрую. Вешаю на спинку хлипкого деревянного стула – может, успеет высохнуть. Но Бель так и стоит неподвижно, и я сам подвожу ее к кровати, уговаривая:

– Сядь, отдохни, нам все равно тут торчать, пока гроза не закончится.

Она слушается. А я, сделав несколько шагов и пройдя через низкий дверной проем, оказываюсь в соседнем, тесном помещении. Здесь уместились лишь несколько старых матрасов и небольшой деревянный комод, за который тут же цепляется мой взгляд. Осмотрев жалобно скулящие ящики с отвалившимися ручками, обнаруживаю в одном какой-то запылившийся плед в пятнах непонятного происхождения. Но это лучше, чем ничего.

Бель позволяет мне себя разуть и закутать в огромный, черт знает кем прежде использованный плед. Она даже не дергается. Не фыркает, не возражает, не огрызается, не спорит вообще ни с чем. Так нетипично для нее. Молчит и даже на меня не смотрит. И это хуже всего. Но я и сам не решаюсь взглянуть ей в глаза или поговорить. Раньше я бы радовался, что никто не лезет мне в душу с расспросами, но не сейчас. Сейчас мне больше всего хочется, чтобы она сказала что-то.

Молчание и напряжение начинают грузом давить на мозг, и я решаю, что стоит попробовать растопить печку, которая выглядит так, будто ее не чистили с прошлого века. Я открываю заслонку, и ее мерзкий скрип ввинчивается в мой мозг. Разжигаю бывшие здесь же дрова найденными старыми газетами. Как только захлопываю дверцу и бросаю зажигалку обратно в карман, Бель спрашивает: