— Марина, успокойся, — он надменно склоняет голову, бросая взгляд в сторону спрятавшегося щенка. — Неужели ты посмеешь лишить нашу дочь этой маленькой радости?

— Ты о качелях? О бассейне и гребаном щенке?! — Злой, отчаянный смешок срывается с моих губ. — Это всё, на что ты способен? Купить ее вздумал?!

— А что плохого в том, чтобы у Кристины было всё, о чем она мечтает? — произносит он с упреком, с издевкой. — Ты же не можешь дать ей и половины того, что могу дать я.

— Ты… — шиплю я, подступая вплотную, и наши лица разделяют жалкие сантиметры.

Я уже готова врезать ему, но вдруг Кристина издает странный, сдавленный хрип.

Я отрываюсь и смотрю на дочку, а та пытается вдохнуть, но не получается.

— Мам… — Кристина сжимает горло, лицо краснеет, глаза округляются. — Мне… тяжело… дышать…

— Кристина?! — вопль вырывается из моей груди.

А затем мир вокруг меня с треском рушится, рассыпаясь на осколки.

Я отталкиваю Захара в сторону и падаю на колени перед Кристиной. А она задыхается, губы синеют прямо на глазах.

— Что с ней?! — Захар бледнеет, его уверенность мгновенно испаряется. Он таращится на нее, не понимая, что происходит.

Мой взгляд тем временем падает на тарелку с наполовину съеденным пирожным.

Хватаю его, принюхиваюсь. И сквозь приторную сладость крема и шоколада я четко улавливаю запах арахиса…

Арахиса!

На который у Кристины жутчайшая аллергия. Отек Квинке. Анафилаксия. Смерть, если не помочь сейчас же.

— Ты... ты дал ей пирожное с арахисом? — цежу не своим голосом. Я смотрю на него, и в моем взгляде, должно быть, читается настоящий ужас. Весь ад, готовый вырваться наружу.

— Я... я не знал! — растерянно бормочет Захар. — Там же сверху ягоды были…

— Идиот! У нее аллергия на арахис! С самого детства! Ты должен был знать! — кричу я, срываясь на визг, и одновременно лихорадочно роюсь в своей сумке, вытряхивая всё содержимое на пол.

Губная помада, ключи, кошелек, перцовый баллончик — всё летит в разные стороны.

Да где же он?