Вот!

Небольшая ручка-шприц. Я всегда ношу его с собой. Всегда!

— Кристина! Держись, солнышко, держись!

Кристина почти без сил, глаза закатываются.

Руки трясутся, но годы страха и тренировок делают свое дело.

Я срываю колпачок с футляра, с силой втыкаю автоинъектор в бедро дочери. И молюсь. Молюсь, чтобы успеть.

— Дыши, моя девочка, дыши… Пожалуйста…

Секунды превращаются в вечность. Но вот Кристина наконец вздрагивает и через несколько мгновений делает глубокий, хриплый вдох.

Цвет лица начинает медленно возвращаться к норме.

Она плачет, тихо, испуганно.

Я прижимаю ее к себе, глажу по волосам, чувствуя, как собственное тело бьет крупная дрожь, а по щекам катятся соленые ручьи слез.

Потом поднимаю на Захара глаза. В них лед и презрение.

А он стоит рядом, растерянный, побелевший.

— Марин… я… я правда не знал…

— Да ты ничего о ней не знаешь! — кричу я, подхватывая Кристину на руки. — Ни-че-го! Ты не отец. Ты — жалкая пародия, представляющая лишь угрозу! Запомни это. И если еще раз приблизишься к Кристине… если ты хоть раз посмеешь заговорить о ней или о Богдане… Клянусь, я сотру тебя в порошок.

Он молчит.

И впервые за все годы в его глазах нет и намека на самоуверенность, лишь смутное отражение сомнения… или, может быть, страха.

Глава 8

Глава 8

Я резко разворачиваюсь, крепче прижимая к себе Кристину, и стремительно иду к выходу.