* * *

– Дебора, вы не спите? – спросил генерал, когда наконец вернулся в палатку.

Доктор Тэтчер обработал ему раны, и он весь вечер провел с бунтовщиками. Судя по тому, какая тишина стояла в лагере, он последний еще не лег спать.

То, как он назвал меня по имени, напомнило о той жизни, что была у меня прежде, о людях, которых я любила и которые любили меня, пусть даже этой любви всегда не хватало. Я обещала себе, что не буду плакать, но не смогла с собой совладать.

Я сглотнула, собралась с силами и ответила:

– Да, сэр.

Я смыла с рук кровь Фина и сменила рубашку. Разбила палатку генерала и приготовила для нас скромный ужин, а когда все дела были сделаны, забралась под одеяло, мечтая о забытье. Но оно не приходило.

Генерал не лег на постель, которую я приготовила, его широкие плечи поникли. Он сидел, уперев локти в колени, низко повесив голову, – темная тень на светлой стене палатки.

Его надо было утешить. Подбодрить. Мне следовало говорить с ним, так же как когда я ехала у него за спиной на Леноксе, не давая ему свалиться на землю. Но мне было очень больно, и я лишь сжала зубы в удушливой тьме и лежала так тихо, как только могла, ощущая, как сердце распадается на кусочки.

– Он хотел умереть, – прошептал он.

И хотя я сомневалась, действительно ли он говорит со мной, но все же ответила:

– Да, сэр. Знаю.

– Я предложил ему милосердие, но он жаждал освобождения.

– Да, сэр. – Я могла сказать только это, но в его словах звучала такая боль – как у страдальца, растянутого на дыбе, – что я поднялась и пошла к нашим рюкзакам, которые лежали у стенки палатки. Я вынула оловянную кружку, наполнила ее грогом до половины и опустилась на корточки рядом с генералом. – Выпейте, сэр. Вам станет легче.

– Не я здесь плáчу, – отвечал он, подняв на меня запавшие глаза.

– Может, стоило бы.

– Это поможет?

– Это смягчит вашу скорбь.

Он вернул мне нетронутую кружку:

– Если я начну… не сумею остановиться.