– Даже Самсон не смог бы сдвинуть ее с места, – призналась я. – Даже сама Самсон не смогла бы.

Глава 29 Настоящая декларация

Глава 29

Настоящая декларация

Моя мать умерла, так и не узнав обо всем, что со мной было. Она дожила свои дни в доме сестры, в Плимптоне. Она не стремилась со мной увидеться, не просила приехать к ней. И никогда не спрашивала, где я была и что делала после того, как ушла от Томасов, и потому я решила, что ей не хотелось об этом знать. Я думала, что на самом деле никому не хотелось. Что лучше было молчать об этом. Я писала ей письма, бесцветные и бесформенные, состоявшие из коротких, бескровных фраз, в которых описывалась моя жизнь, а она никогда не просила ничего большего.

Я вышла замуж за генерала Джона Патерсона из Ленокса, штат Массачусетс, вдовца, с которым была много лет знакома. У него прекрасный дом и три дочери. Я здорова. – Дебора

Я родила сына. Мы назвали его Джоном Патерсоном, в честь отца и деда. Я здорова. – Дебора

Я родила дочь. Мы назвали ее Элизабет. Все мы здоровы. – Дебора

Она писала мне в том же духе: рассказывала о жизни сестер и братьев, которых я не знала, соседей, которых не помнила. И всегда завершала письма так же, как я, – «Я здорова», – но мы никогда не обсуждали, правда ли это.

Послания летели туда и обратно, через расстояния и годы. А потом пришло письмо от ее сестры, не слишком отличавшееся от тех, что я посылала матери и получала в ответ. Оно было коротким, бесстрастным, но конец у него оказался иным.

«Твоя мать умерла в прошлый вторник. Вряд ли это тебя удивит. Она была нездорова».

Я послала денег на ее похороны и еще немного своим тетке и дяде, а в ответ получила благодарность, связку писем и повествование, которое мать составила на основе дневников Уильяма Брэдфорда. На первой странице дрожащим почерком значилось: «Деборе от матери». Письма были те, что я писала ей, – хроника последних пятнадцати лет, перевязанная ленточкой. Помимо моего имени и аккуратного почерка – идеального наклона и четких линий, – на их страницах не было ничего от меня. Я не могла понять, зачем она их хранила.

Я попыталась прочесть составленную матерью историю, но каждое слово в ней было будто рана, будто наказание, и я убрала листки в сундучок Элизабет, стоявший в ногах кровати, – я хранила там все свои письма. Годы шли, и я складывала туда новые ценности. Моя форма тоже хранилась в нем.