– Это ваш, мама, – всегда возражала Бетси. – А станок у бабушки использую только я. И я готовлю для вас кое-что. Но это секрет.

– Вы стерли себе руки. – Джон забрал у меня топор и вогнал его в пень.

– Кожа слишком нежная. – Я развернулась и тяжело зашагала к амбару.

Он пошел за мной.

Я взяла вилы и начала ворошить сено. Необходимости в этом не было – я только утром его перевернула.

– Откуда у вас эти штаны? Они не мои. Слишком уж они вам по фигуре.

– Я их сшила. Вы возмущены?

– Нет. Но вы больше не похожи на юношу, Самсон, даже в брюках.

– Просто вы знаете, кто я на самом деле.

Он прищурился, и моя кровь вскипела. Между нами всегда было так. Даже теперь, спустя почти двадцать лет, после рождения двоих детей. К моему изумлению, ни плотский голод, ни пыл не утихали.

– У вас не мужское тело.

– Значит, придется смастерить накладной живот и носить его под рубашкой, чтобы походить на мужчину, – отвечала я, хотя живот у генерала оставался плоским и твердым, как стены амбара.

– Живот у вас очень скоро растолстеет, если мы станем продолжать в том же духе. Моя мать родила меня, когда ей было столько же, сколько вам.

Он подтрунивал надо мной, но я застыла. Я не могла продолжать в том же духе. Я беременела пять раз, но три раза в самом начале беременность оканчивалась выкидышем. Я думала, что в деле деторождения окажусь такой же способной, как и во всем остальном, но оказалось, что в этом я ничего не решала и не могла ничего контролировать. Я не беременела уже много лет. Но если Джон Патерсон теперь наделит меня ребенком, я никогда не смогу уйти. От этой мысли я застыла на месте. И подняла вилы на мужа:

– Держитесь от меня подальше, Джон Патерсон. Я не в настроении.

– Тогда не следовало надевать эти штаны.

Он захлопнул дверь, задвинул засов, забрал у меня вилы и отбросил их в сторону. Последовавшая за этим возня, руки, старавшиеся поскорее добраться до скрытой под одеждой плоти, жадные губы – все это доказало, что я соврала. Я была в настроении. Я всегда была, но теперь, в отличие от самого первого нашего столкновения, мои груди под рубашкой и жилетом не были перевязаны. Джон смотрел на них так, словно не видел прежде добрую тысячу раз – или даже десять тысяч.

– Вы так красивы. Они так красивы. Нельзя их перевязывать.

– Ни за что. Лучше уж я нагая проеду верхом по городу, – подзадорила я, отдаваясь ему, но по-прежнему стремясь отпускать сардонические замечания.

Он застонал, завозился с моими штанами, потом со своими, и наша пылкая беседа окончилась неистовым слиянием тел, в конце которого мы, запыхавшиеся и обессилевшие, разметались на сене.