Замок Садли, Глостершир, сентябрь 1548 года

Замок Садли, Глостершир, сентябрь 1548 года

Люди скользят по комнате, как тени. Слышатся приглушенные разговоры и звон посуды. К губам подносят сосуд, и в горло льется прохладная жидкость. Екатерина блуждает на грани небытия; невозможно ни на чем сосредоточиться, обрывки мыслей облетают, словно лепестки увядшей розы. Все тело горит, и сначала ей чудится адское пламя, однако затем вспоминается летняя жара. Екатерина отбрасывает одеяло — в комнате жарко, как в печке.

— Где Хьюик?.. Мне нужен врач… Откройте окно! — хрипит она, но не знает, удалось ли произнести хоть слово.

Какая-то девочка обмахивает ее веером, и внезапно холод пронизывает до костей.

— Маргарита?..

— Это Джейн, — откликается девочка, и Екатерина узнает ее круглые светлые глаза, длинную лебединую шею. Совсем не Маргарита.

Кто-то переговаривается. Но где же Мария Сеймур?.. Екатерина помнит, что назвала ее Марией в честь своей приемной дочери, которая наконец вернулась в лоно семьи. А это будет ее родная дочь. Даже не верится!..

— Джейн, что с маленькой Марией?.. Она здорова?..

— Да, с ней все хорошо. Она у кормилицы.

— Я хочу ее подержать…

Хочется прижаться щекой к мягкому пушку на голове малышки, вдохнуть ее младенческий запах.

— Недельного младенца нельзя тревожить во время кормления! — строго возражает Лиззи Тирвитт.

И все же Екатерине отчаянно хочется прикоснуться к дочери, почувствовать, как ее крошечный кулачок сжимает палец, увидеть маленький ротик, опухший от сосания. Разлука невыносима! Она пытается сесть, но тело не слушается.

— Тише, тише! — Лиззи укладывает Екатерину обратно на подушки. — После кормления ее принесут.

— А где Дот?.. И Елизавета?.. Где мои девочки?..

— Дот здесь нет, она в Кумб-Боттом в Девоне, — откликается Джейн. — Вы разве не помните?

Екатерина ничего не помнит. Воспоминания, как рыбки, выскальзывают из пальцев, когда она пытается их ухватить.

— Но Елизавета здесь?..

— Елизавета в Чешанте, с лордом и леди Денни.