– Как же все глупо! – говорю я в сердцах. – Ну что вам стоило подождать? – Сейчас я размышляю только о себе – о том, что моя надежда, моя мечта о доме и семье рассыпается в прах. – Как я устала от твоей взбалмошности, Китти! Ты думаешь только о себе – тебя не интересует, как твои поступки скажутся на других…

Я не говорю главного: «Ты никогда не думаешь обо мне».

– Но… – Вид у сестры сейчас совершенно потерянный, словно мой гнев ее добил; и мне становится стыдно. К чему нападать на нее с упреками сейчас, когда ей и без того худо?

Снаружи доносится какой-то шум.

– Это внизу, – говорит Кэтрин и торопливо прячет кольца за корсаж.

На лестнице раздаются тяжелые шаги.

Дверь распахивается; на пороге Хертфорд с Джуно на руках. На нем лица нет, а у нее… кажется, у живого человека не может быть такой восковой бледности. Кэтрин вскакивает с кровати и откидывает одеяло, очищая место. Я отшатываюсь к стене, чтобы дать пройти Хертфорду, и он бережно опускает Джуно на постель. Кэтрин накрывает подругу одеялом и еще сверху меховым плащом.

– Какая она холодная! Хертфорд, она просто ледяная! – говорит она дрожащим голосом.

– Побудь с ней, – приказывает Хертфорд. – Я приведу врача.

Джуно лежит неподвижно, только иногда приоткрывает и снова закрывает глаза; дышит часто и неглубоко, с хрипом, словно что-то мешает воздуху проходить в легкие. Я подбрасываю поленья в камин и ворошу угли кочергой; потом беру щипцами камень-грелку и бросаю на угли, не зная, что еще можно сделать в ожидании врача. А тот все никак не идет. Снаружи разверзлись небеса, ливень барабанит в стекла; мы сидим здесь, будто в преддверии ада.

Я достаю из огня нагретый камень, кладу в грелку с длинной ручкой, тщательно завинчиваю крышку и сую грелку в изножье кровати. Потом зажигаю свечу и ложусь к ним, задернув полог, чтобы не было сквозняка. Кэтрин что-то напевает тихим, дрожащим голосом, и на щеках ее в свете свечи блестками мерцают слезы.

– Джуно уже несколько месяцев кашляла, – шепчет она. – Но я не думала… не думала… была слишком занята собой. Боже, Мышка! Что, если…

Я кладу руку ей на плечо и говорю:

– Киска, никто не мог этого предотвратить. Все будет хорошо, она поправится. Надо просто подождать.

Кэтрин знает не хуже меня – это пустые слова. Джуно уже не поправится. Обе мы не раз видели близкую смерть и ни с чем ее не перепутаем.

– Еще вчера она танцевала! – с отчаянной надеждой в голосе говорит Китти. – Мы были с ней парой в паване…

Да, я видела, как они танцуют – и помню, какой слабой и измученной выглядела Джуно, как ей приходилось останавливаться, как приступы кашля сотрясали ее хрупкую фигурку, едва не разрывая пополам.