Сомневаюсь, что несчастная карлица начнет чувствовать себя как дома, если рядом с ней посадят второе низкорослое существо, к тому же еще и горбатое. Судя по всему, эту несчастную против воли оторвали от семьи и родного дома в далекой стране и привезли сюда, чтобы сделать живой игрушкой королевы. Но, если мое присутствие хоть немного смягчит ее страх (теперь, когда песня окончена, я снова замечаю, что у карлицы дрожат руки и губы) – буду счастлива помочь. Кроме того, оказавшись рядом с королевой, быть может, я смогу с ней поговорить.

Я сажусь рядом с Ипполитой, глупо улыбаясь; не очень понимаю, как с ней общаться.

– Вы чудесно пели! – говорю я.

Она склоняет голову набок и пожимает плечами: ясно, что не поняла ни слова. А потом, словно ребенок, подхватывает свободный конец пояса королевы и начинает перебирать висящие на нем безделушки: веер, украшенный драгоценностями, крохотный молитвенник, миниатюрный портрет Дадли.

Весь зал затаил дыхание; придворные гадают, как ответит Елизавета на дерзкую выходку карлицы, посмевшей коснуться королевского одеяния. Пока никто не понимает, какую роль будет играть Ипполита при дворе. Кто она – шутиха (тогда подобное поведение допустимо), просто диковинка? Или, может быть, Елизавета назначит ее своей фрейлиной? Представляю, что будет тогда с прочими фрейлинами! Почему бы и нет – у себя на родине она вполне могла быть принцессой…

Елизавета смеется, щекочет Ипполиту под подбородком и говорит:

– Ты не единственная, кто мечтает завладеть нашими драгоценностями! – и вдруг, обернувшись ко мне и пронзив взглядом, спрашивает: – Не так ли, Мэри?

– Так, ваше величество, – отвечаю я едва слышно. Нетрудно понять, на что она намекает.

– Мэри, а вы что думаете о поведении вашей сестры? Пока я не слышала, чтобы вы выступали в ее защиту.

Во рту мгновенно пересыхает, словно я жевала простыню.

– Я думаю, мадам, что она совершила глупость.

Королева сверлит меня взглядом, подмечает мельчайшие движения лица, малейшую дрожь в голосе; но я не позволю ей взять надо мною верх.

– И верно, она просто дурочка, если рассчитывала взгромоздиться на наш трон.

– Если позволите, – отвечаю я, сцепив руки, чтобы не дрожали, – думаю, ее глупый поступок был вызван любовью. Она страстно влюбилась, только и всего. Кэтрин вообще не видит дальше собственного носа.

Королева фыркает, и я пугаюсь, не переборщила ли. А потом, глядя мне прямо в глаза, спрашивает:

– Как же, по-вашему, Мэри, нам следует с ней поступить?

Я уже готова ответить, что не могу судить о столь важных вопросах, но тут меня осеняет: я вижу возможность сделать то, о чем говорил Киз.