Том плачет все громче, все нетерпеливее. Но я не двигаюсь с места. Не могу себе позволить полюбить Тома так же, как люблю Боша. В дни, когда младенцем был мой первенец, я воображала, что его ждет радостная, счастливая жизнь. Теперь ясно, что этого не будет – и я боюсь любить Тома, понимая, что не вынесу, если и он у меня на глазах лишится всех радостей. Или того хуже – если его вырвут у меня из рук, и сын, как те принцы, исчезнет неизвестно куда.

Устав маршировать, Бош плюхается ко мне на колени. Я снимаю с него красный чепец и зарываюсь носом в его мягкие волосы. Пахнет от него совсем как от отца; и струны моего сердца, протянутые к нему, так натягиваются – кажется, вот-вот лопнут.

– Мама, – лепечет Бош, – малыш Том плачет! Он хочет кушать!

Встает и тянет меня за руку. Повинуясь ему, я тяжело поднимаюсь и иду в соседнюю комнату, где ждет младенец. Няня ходит по комнате взад-вперед с ним на руках, покачивает и подбрасывает; видно, что терпение ее на исходе. Я опускаюсь в потрепанное, изорванное и изгрызенное собаками кресло, расстегиваю сорочку. Тома кладут мне на колени, и он немедленно начинает искать ротиком грудь. Вот находит сосок, присасывается… мгновенная острая боль, словно укол, от которой перехватывает дыхание – и в следующий миг начинает струиться молоко. Я стараюсь не смотреть на сына, но все же сердце мое тает от этой горькой и сладкой близости. Бош наблюдает краем глаза; я улыбаюсь ему, напоминая, что любимый сын здесь он. Бош берет меня за руку, вертит кольца на пальцах: остроконечный бриллиант, пять колец, соединенных в одно. Тянется к миниатюре, которую я всегда ношу на шее.

– Папа! – говорит он и гладит портрет своими маленькими пальчиками. А потом, склонив голову набок: – Папа, мама плачет!

– Нет, Бош, не плачу, – отвечаю я. – Просто соринка в глаз попала.

Странно, я думала, что давно уже выплакала все слезы.

Бош забирается ко мне на колени, отпихивая братишку, и запечатлевает у меня под глазом слюнявый поцелуй.

– Лучше? – говорит он.

– Да, так лучше, – откликаюсь я.

Том уже наелся и теперь, с припухшими от сосания губками, укладывается спать у меня на коленях. Я боюсь смотреть на него слишком долго, чтобы не подпасть под чары малыша, так что встаю и бережно укладываю его в колыбель.

Слышу, как снаружи няня о чем-то вполголоса говорит со стражниками. Потом входит и, бросив на меня взгляд искоса, принимается собирать грязные простыни. От мусорного ведра в углу исходит дурной запах: сегодня его не выносили, и это странно.

– А где мусорщик? – спрашиваю я.