– Чума, – коротко сообщает няня; и вдруг понимаю, что на лице у нее не враждебность, а страх.

– В Лондоне чума? – Она смотрит на меня, как на дуру. – Мне здесь никто ничего не рассказывает!

– Только в городских стенах умерло уже пятнадцать тысяч душ.

– Пятнадцать тысяч?! – Я в ужасе, не верю своим ушам. Думаю о Мэри, о Хертфорде: что с ними?

– А мой муж? – говорю я.

Женщина пожимает плечами. Всматриваюсь в ее лицо, пытаясь понять, не скрывает ли она что-то, но лицо у нее как камень, по нему ничего не прочтешь.

Начинаю колотить в дверь. Один из стражников ее приоткрывает, и я спрашиваю:

– Двор уехал из Лондона?

– Еще несколько месяцев назад, – отвечает тот. – И мы бы все свалили, если бы было куда!

– А мой муж? Он не заболел? И моя сестра? Где она, при дворе?

Няня, проходя мимо с корзиной белья, смотрит на меня с подозрением, словно на сумасшедшую.

– Даже если бы я знал, не имел бы права сообщать новости о ваших родственниках.

Он хлопает дверью мне в лицо; я снова остаюсь одна. Стараюсь себя урезонить. Если бы моя сестра или муж скончались, разумеется, мне бы сообщили. Однако голова идет кругом; я чувствую, что и надо мной, и над сыновьями нависла опасность. Мать должна защищать детей – а я своих защитить не могу. Мы заперты здесь, нам негде укрыться, и мусорщик уже заболел чумой. Кто следующий – кто-нибудь из служанок, из стражи, из моих детей? Или, может быть, лучше, чтобы всех нас троих унесла чума… но как же Хертфорд?

Говорят, нет хуже смерти, чем от чумы. Воображение мне больше не подчиняется; перед глазами встают картины страданий мужа, умирающего в муках в каком-то сыром подземелье. Становится трудно дышать, ужас растет и разгорается во мне, как пожар. Распахнув окно, я высовываюсь наружу и полной грудью вдыхаю воздух, надеясь прийти в себя и успокоиться. Но это не помогает. Тогда я кричу – нет, не так, во мне словно кричит кто-то другой:

– Хертфорд! Мой Хертфорд! Мой Хертфорд! Любовь моя!

Бош думает, что это игра; он подхватывает: «Папа, папа, папа!» – и заливисто хохочет. А я смотрю на сына и представляю, как возьму его за ручку и вместе с ним выпрыгну в окно. Тогда мы полетим – над речной гладью, над гладью каменных плит.

– Миледи! – слышится за спиной голос стражника.

Я все кричу, кричу, срывая голос, и не могу остановиться. Он берет меня за руку и отводит от окна; я пытаюсь вырваться, хоть и понимаю, что это бесполезно.

– Миледи, к вам комендант крепости.

– Уорнер? – спрашиваю я; сквозь ужас просачивается лучик надежды.