Услышав, как он отодвинул стул и тихо прошел по скрипучим половицам, я беспокойно сглотнула. Он подходил все ближе – и меня охватило внезапное, необъяснимое желание убежать от него.
Я отвернулась и вытерла руки тряпкой.
– Расскажешь мне о своей сестре? – попросил Джек спокойно, но настойчиво.
– Да там не о чем особенно говорить, – не отступалась я. – Я и так уже все тебе рассказала. Она была моей близняшкой – и нас никто не мог различить. Погибла во время Блица.
– Да, но вы, наверное, были очень близки. Представляю, как трудно тебе было потерять ее.
У меня все внутри похолодело от воспоминаний о той ночи. Даже думать о ней не хотела. Раз за разом, когда из моей памяти выплывали те роковые минуты, что-то во мне умирало.
Протерев тарелки, я поставила их на полку.
– Что такое? – спросил Джек, не сводя с меня глаз.
Я вдруг поняла, что люди уже давно перестали спрашивать меня о взрыве. В Гранчестер-холле предпочитали обходить эту тему стороной. Нам было легче не думать о той трагедии.
Я подошла к кровати и присела на край матраса. Ветер выл за окном, словно оголодавший зверь.
– На наш дом на Крейвен-стрит сбросили бомбу, – сказала я. – И нас троих погребло под обломками. Меня, Вивиан и Теодора.
Слова сорвались с моих губ случайно, прежде чем я успела осознать, что говорю.
Кем тогда была я?
Эйприл, конечно. Я была Эйприл.
Эти слова вылетели воробьем – которого не поймать, – и я едва не захлебнулась от взвившейся внутри паники. Джек хотел знать правду, хотя мне казалась, будто он уже ее знал. Возможно, я недавно слишком разоткровенничалась. Или он единственный во всем мире видел меня насквозь.
Я не впервые сбрасывала личину своей сестры с тех пор, как прилетела во Францию. Я открылась Людвигу, а до этого – Гансу, когда мы с ним вместе ждали доставку припасов. Но даже тогда я знала, что делаю, – почему-то мне было все равно, если сболтну лишнего. В конце концов, он был Призраком – и умел исчезать. А я не была собой – я была Симоной. Ганс ничего не знал о моей жизни в Англии – и никогда ничего не узнает.