Но здесь, с Джеком, в одинокой хижине на отшибе, я не была ни Симоной, ни Вивиан. Я была собой – женщиной, которую в каком-то смысле гестапо все же сломало. Нет. Меня сломал Людвиг. Наверное, именно поэтому правда так легко сорвалась с моих губ. Я с честью выдержала все пытки – вот только встречи с Людвигом вынести не сумела. Как же далеко мне было до Джека Купера!

Он подошел, сел рядом со мной и взял меня за руку – в то же мгновение я сдалась.

– Мы с Вивиан поцапались тогда утром, – призналась я. – Вообще-то мы довольно часто ссорились тем летом – после того как я вернулась домой.

– Из Берлина?.. – мягко уточнил Джек.

– Да. – Я вытерла слезу, предательски скользнувшую по щеке. – Мы с Вивиан постоянно спорили – с детства. Очень любили друг друга, но были совсем разными.

– В каком смысле разными?

– Она всегда была осторожной, даже в детстве, а я – предприимчивой и немного сумасбродной. Она постоянно ворчала, что я «суюсь в воду, не зная броду». И была права. – Я смахнула еще одну слезинку. – В то утро, как раз перед тем как упала бомба, Теодор пришел домой с работы, и они с Вивиан сильно поругались из-за меня. Я всегда буду чувствовать себя виноватой из-за этого. Они так любили друг друга и были так счастливы вместе – но свои последние мгновения провели порознь, в ссоре. – Я посмотрела Джеку в глаза. – Когда в дом попала бомба, я была наверху, а они – в комнате подо мной. Мне показалось, они продолжали ругаться. Взрыв был очень громким, никогда его не забуду. И я не понимаю, как мне удалось выжить. Это было чудом. Помню только, как очнулась и осознала, что Вивиан – еще живая – погребена где-то подо мной. Но жить ей оставалось недолго.

– Сочувствую.

Я закрыла глаза:

– Ну, нам хотя бы удалось попрощаться.

Некоторое время мы сидели в тишине – только проливной дождь барабанил по оконным стеклам да ветер свистел в дымоходе.

– В ту ночь ты взяла ее имя, – наконец продолжил Джек. – Зачем?

Я повернулась к нему:

– Это была не моя идея. Ее. Я не хотела, но она умоляла меня, заставила пообещать.

– Зачем? – снова спросил он.

– Потому что меня собирались арестовать. Власти знали о моих отношениях с Людвигом. Меня бы допросили, а после, скорее всего, отправили в концлагерь. Беременную.

Слегка отстранившись, он кивнул – как будто ожидал услышать именно это.

– Значит, то, что ты говорила… о том, что боишься за сына… у тебя есть веские основания переживать, потому что тот немецкий офицер – и правда отец Эдварда?

– Да. – Я не сдержалась и заплакала.

Джек заключил меня в объятия и крепко прижал к себе. Он гладил меня по волосам и целовал в макушку, пока я заходилась в рыданиях, выплескивая со слезами свои тревоги, горечь и стыд.