С ней было легко – теперь, когда она оттаяла и снова сделалась по-детски простодушной, не теряя при этом неожиданной, восхитительной женственности, которой, кажется, сама не сознавала.
– А когда у тебя день рождения? – внезапно спросила она.
– В августе, на вулканалии.
Он рассказал ей про бога-кузнеца, но Делии, судя по всему, было интересней расспрашивать о нем самом.
– А ты помнишь свое совершеннолетие?
– Конечно, – с охотой отозвался Джеффри. – В тот день я получил самый лучший подарок в своей жизни.
– И что это было?
– Буква, – произнес он мечтательно. – Одна новая буква на конце нашей вывески[46]. Хотя тебе, наверное, трудно представить, что это для меня значило.
– Мне кажется, я могу… А вы как-то отмечали этот день? Собирались всей семьей?
– Ну, не то чтобы всей, – ответил он уклончиво, не желая упоминать о трауре. – Брата не было, его как раз отправили учиться в Европу…
– А тебе не хотелось тоже уехать туда?
– Лучше быть первым здесь, чем последним в Лондоне, – коротко сказал Джеффри и, чтобы переменить тему, добавил: – А когда твой день рождения?
– Послезавтра. Совершеннолетие…
– Так это же здорово! К чему грустить?
Она заворочалась и уткнулась носом ему в предплечье.
– Не знаю… Все так сложно. Я бы хотела в этот день быть со всеми: и с друзьями, и с Агатой, и с тобой… И родных хотела бы увидеть. Но…
Продолжать не имело смысла, и они оба знали об этом. Стало тихо. Солнце поднималось все выше; надо было, пожалуй, вставать. Джеффри сказал: «Скоро мастерская откроется», и Делия послушно села на кровати, придерживая простыню рукой.
– Нет, не спеши так, – он поднялся и мягко тронул ее за плечо. – Еще есть время.
Он не ночевал в этой комнате довольно давно, предпочитая ей – если не было