Однажды вечером она сидела за столом и с кроткой улыбкой, свойственной выздоравливающим, ела бисквит, макая его в коньяк.
Житваи улыбаясь вошел в комнату и обнял жену.
— Тебя ждет награда. Теперь ты можешь вместе со мною входить в приемную.
Он взял ее за руку и повел.
Она не узнала чужую, холодную, неуютную комнату. Все в ней сверкало в каком-то волшебном свете. Молодая женщина чувствовала себя там в большей безопасности, чем где бы то ни было; жизнь казалась ей прекрасной. Она была счастлива и радовалась, словно вернулась наконец домой из долгого путешествия. На всем вокруг лежал отблеск человеколюбия. Смеясь, прохаживалась она по обители чистоты, покоя, благодати; ей хотелось петь какую-то неземную, неведомую песню, которая раскроет все тайны и свяжет ее с мужем и всеми хорошими людьми на свете. Со слезами в глазах положила она голову ему на плечо.
— Теперь я тебя понимаю. Но я должна была убедиться…
— В чем?
— Что ты любишь меня не меньше, чем их.
На рождество они принимали гостей. Из-за стола встали после полуночи. Захмелевшие от шампанского гости, дымя сигарами, ходили по комнатам — хозяйка с улыбкой показывала им квартиру.
— Столовая.
— А это?
— Моя комната.
— А это? — толстый советник указал на приемную.
— Это… — женщина поглядела на его румяную, пышущую здоровьем физиономию, потом на мужа и не ответила.
Но советник и другие гости непременно хотели осмотреть и приемную. Вторгнуться в это святилище, удовлетворить праздное любопытство и, расслабившись, переваривать ужин и курить сигары в обители отступивших страданий. Хозяйку передернуло. Потом она понимающе улыбнулась мужу. Словно их связывала общая тайна. Она чувствовала границу, отделяющую это святилище больных от мира здоровых; ее покоробило при мысли, что чужие люди с жестокими от избытка здоровья лицами проникнут туда и затопчут следы страждущих; молча встала она перед ними в своем белом платье и решительно преградила им путь; и в жесте ее было столько силы и вместе с тем женской слабости, а в голосе и взгляде такая непреклонность, что гости отступили; краснолицый инженер побледнел, а толстый советник протрезвел внезапно, когда она сказала:
— Сюда, господа, нельзя.