4
С этих пор Петер почти и не думал о море. Его руки окрепли, он даже немного раздобрел, из него вышел вполне надежный, работящий матрос, умело орудовавший при швартовке местного катерка. Иногда он еще заглядывался на перламутровые волны реки. А потом забыл обо всем. Мясистое лицо обросло рыжей бородой, и самым большим счастьем для Петера было теперь добраться поскорей до корчмы и за милую душу напиться до положения риз. Со временем Петера назначили рулевым. Однако жизнь его осталась столь же однообразной, как и была. Он гонял катерок от одного берега к другому, во весь голос вопил в медный рупор:
— Право руля… лево руля… Полный вперед.
Мелькали годы. После весны наступало лето, затем осень. Осенью Дунай холодный, туманный. Краски серые, зябкие. А в иные октябрьские вечера все кажется словно усталым — свинцовым. Но жизнь на катере тогда идет веселей. Приветно поет огонь в печурке, люди спешат поскорей перебраться на другой берег, а река ширится, берега исчезают в тумане, кругом только вода. И катер-паровичок вырастает. Он тоже грезит о море. Со свистом летят на берег швартовы, катер храбро вступает в бой с волнами, ветром, туманом и, громко трубя, месит глубокие воды. Жалкое суденышко дает ощутить человеку сладкий ужас опасности.
В один из таких последних вечеров ноября Петер стоял у штурвала. Волны швыряли катер. Холодный ветер задувал в лицо. Этот ветер прилетел издалека и, быть может, принес ему грустный прощальный привет от далеких морей. Устало стоял Петер у руля, низко понурив голову. Он опять ощутил море. Река нетерпеливо и гулко под ним волновалась. Вспыхивали судовые огни. Резко, оглушительно завопил корабельный гудок, словно суденышко опьянело от воды и тумана. В этот вечер Петера опять потянуло отдаться мечтам. Однако голова его сразу отяжелела от воспоминаний. На толстом лице тускло светились глаза. Он кашлянул, вздохнул, но вздох тут же и замер, перейдя в странный, словно бы жалобный зевок.
— Черт бы побрал эту дрянную погоду!
Заморосил серый осенний дождь. Он совершенно размыл берега и реку, все краски окончательно поблекли в грязной слякотной мороси. Погас и дремавший на носу суденышка фонарь. Опустился туман. Хриплый пропитой голос заорал грубо:
— Пристань Табан!
СЕМЕЙНОЕ ТОРЖЕСТВО
Пирошке четыре года. Пирошка сидит за столом в бабушкиной столовой. Ее белокурая головка выглядывает между ваз с цветами и тортов с белым и темным кремом, и кажется, будто она из фарфора и сахара. Любопытством горят умные голубые глаза. Когда она опускает их, то становится похожа на неулыбчивую чинную куклу с закрывающимися глазами.