— Всякий порыв — величествен, — сказал поэт. — Как величественна была эта девушка, как могущественна. В пылу ярости человек — если он прав — могуч. Эта девушка тоже, должно быть, отстаивала правду.
— Почему ты так думаешь?
— Иначе она не кипела бы яростью.
— Ну и чего она добьется? — задумчиво проговорил философ. — Дотащат до караулки, изобьют в кровь. А может, и не дойдя, бросят в Тибр.
— Это неважно, — сказал поэт. — Важно то, что по улицам прошла справедливость. Она шла и кричала. И мы услышали ее голос. Мы вскочили с постелей, мы больше не можем спать, не можем продолжать прежних разговоров. Мы думаем о ней. О справедливости. Заметь, мы до сих пор о ней говорим. Это уже кое-что.
НА СКАМЕЙКЕ
Воскресным днем одиноко сижу в парке на краю скамейки. Смотрю, как умирают листья. Рано или поздно для каждого листа настает последний час. Приближается минута, за минутой секунда, в которую он должен упасть. Больше никогда не попадет он обратно на ветку, до скончания века.
Этот миг полон торжественности. Все листья погибают по-разному. Даже у листьев — у каждого своя трагедия. Одни уносятся, сорванные ветром, а другие — пожелтелые и ссохшиеся — в старческой немочи цепляются черенками за дерево до самой последней минуты и лишь потом покоряются неизбежности, низвергаются на землю, чтобы смешаться с опавшей листвой. Совершая свой последний полет, некоторые описывают длинную дугу, словно хотят отсрочить конец. Это их лебединая песня. Некоторые улетают парами. Это влюбленные. Некоторые — пунцово-красные от сжигающего их жара. Это больные. А некоторые едва ли не торопят гибель: срываются с ветки и стремительно летят вниз, как будто добровольно укорачивают свой путь. Это самоубийцы, выбрасывающиеся с седьмого этажа.
Так я сижу, забавляясь своими мыслями, и вдруг меня пугает чей-то голос. Голос спрашивает: «Вы позволите?»
Я поворачиваю голову и вижу девушку, в вышедшей из моды короткой юбке, шляпке колоколом, надвинутой на девчоночьи кудряшки. У нее черные глаза, а брови почти иссиня-черные. Хорошенькое личико.