– Ах, умилительнейшая Катерина Ивановна! Разве кто отменял правила маскировки и конспирации? Разве мы не должны выглядеть так, как все? Это же все азы конспирации еще с Нечаева… Мы не должны выделяться и отличаться из общей массы. Мы должны быть для них своими…

– Мы?

– Да мы… Да мы, уми… (Он хотел, видимо, опять добавить эпитет «умилительнейшая», но на этот раз сдержался.) Да, Катерина Ивановна. Пора же, наконец, поговорить начистоту.

– Говорите, господин Ракитин… Я вас слушаю.

Правда, последняя фраза была сказана Катериной Ивановной совсем уж ледяным голосом. Она никак не могла справиться с «леденившим» ее напряжением. На какое-то время повисла томительная для обоих пауза.

– Ну, хватит, Катя – а?.. – с Ракитиным опять произошло какое-то внутреннее преображение. – Я же все знаю. Я же знаю, что ты давно уже в революционной организации. Что ты…

– Говорите мне на «вы»…, господин Ра… Ракитин, – Катерине Ивановне все-таки не удалось выдержать голос, и он дрогнул на фамилии Ракитина. Но после этого, как что-то укрепилось в ней и окончательно «отвердело».

– Хорошо, хорошо – говорю, – уже даже и грубо оборвал Ракитин. – Говорю, что знаю все. И что вы поставили себе хлопнуть царя, то есть устранить его. В общем, готовите революционную акцию, так сказать. Все знаю… И все хорошо! – тут пошла у Ракитина как бы новая волна воодушевления. – Все так и надо. Всех – поганой метлой и главное царя, из-за чей тухлой головы провоняла уже и вся Россия. Все хорошо… Все хорошо!.. Только почему вы меня сторонитесь – а? Почему? Скажи мне… Скажите мне!.. (Катерина Ивановна молчала.) Я – да!.. Я готов разделить все вместе с вами. И деньгами даже… Да!.. Я же знаю, как деньги нужны. Ведь нужны же – нужны! Скажи, что так!.. Все эти шашки динамитовые, глицерины… Знаю, сколько на это денег куча… А я могу – я могу… Возьмите меня. Я не хочу быть в стороне от этого… От этого светопреставления, от этого крушения, от этого выметания всякого гнилого дурачья. Чтобы клочки летели во все стороны!.. Да – я за! И я хочу быть с вами!.. Не хочу, чтобы паровоз истории пролетел мимо. Не хочу… Потом чтобы дети говорили, а ты где был, папочка, когда царя кровавой метлой вымели? Не хочу! Возьмите меня к себе!..

Катерина Ивановна молчала, но уже не от неуверенности и напрасного сковывающего напряжения. Сейчас Ракитин говорил то, что она и ожидала слышать, готовясь к предстоящей встрече. Она ждала, не скажет ли Ракитин чего-то его изобличающего и потому молчала. Тот ее молчание расценил по-своему:

– Презираете… Презираете… Вижу, что презираете… Почему меня все всегда презирали? И ведь это с детства еще. Меня и родители мои разнесчастные всегда презирали. Да – еще в детстве… Что я, мол, много ем и чавкаю. Но скажи… Но скажите, Катерина Ивановна, можно ли ребенка презирать за это? А?.. Ну и что, что чавкаю? Что тут?.. А уж насчет есть – а коли есть хочется, то и что делать? А? Кишкам-то не запретишь?.. А еще маменька говорила, что я нечистоплотный… Ха-ха!.. А кто меня приучить-то к чистоте-с должен-то был!?. Не она ли?.. Быдто не она. О, дурачье!.. Ненавижу!.. А потом, что у меня нет высших принципов. Это и ваш муженек распрекрасный говаривал – да-да! И не стеснялся. Что, мол, я бесчестен… А Алешка ухватился. Бесчестен. Бесчестен?.. Да – я такой!.. Но разве я виноват? Разве не среда меня – эта тупая среда окружающая – меня таким заела и заделала? Да и на что честь мне эта?..