Сидели молча, каждый думал о своем.

— Проша! — забасил Курагин.

— Ась! — совсем женским голоском отозвался старик.

— Прикрой теперь дверь. А то снова комары пожалуют. Теперь в шалаше пахло и горьким камышовым дымом, и вяленой рыбой, и заношенной одеждой, но мошкара улетучилась и гарь не резала глаза. Потухла одна лучина, засветилась другая. Чингиз тяжело дышал, пристроившись на куче сетей. В углу полудремал Драгомиров, не произнесший ни слова за это время. Стихи ему не шли на ум. На мгновенье он представил себе, как будет рассказывать об этом путешествии своим омским приятелям и никто не поверит ему.

Чокан поднялся, отошел от отца и стоял, усталый и задумчивый, держась за подпорку, на которой мерцала лучина.

— Канаш-жан, что ж ты ушел от меня? — спросил Чингиз.

— Я, пожалуй, пойду подышу свежим воздухом… Пусть лучше комары кусают! — и выскочил в открытую дверь.

— Не беспокойтесь, ваше благородие, — утешил Чингиза Курагин. — Долго он там не пробудет.

Чингиз тоже думал так.

— Не задерживайся только! — крикнул он вслед сыну.

— Вот так и живем, дорогие гости! — развлекал рыбацкий атаман наших путников. — Царство наше не особенно-то богатое. Удобств никаких. Смею доложить, когда налетает мошкара, собаки и те не выдерживают. Ни одной у нас сейчас не найдешь. Придет время, вернутся. Они от нас не отстанут… А мы терпим. Но что это я разболтался… Словами сыт не будешь… Слушай, Проша уважаемый, хватит тебе дремать. Ты уже выспался. Принеси ведро свежих окуней, да пожирнее. Но до этого дай-ка нам позабавиться вяленой рыбкой. Той, отборной.

Уважаемый Проша поохал малость и вышел.

Дым в шалаше будто совсем рассеялся, но снова начали тонко звенеть и кусаться комары.

— Дверь бы надо закрыть — посоветовал Чингиз.

— Вы думаете, ваше благородие, что они снова прилетели. Ничего подобного. Это те, что попрятались во всяких щелях, когда мы их начали окуривать. Всех все одно не уничтожишь.

— Кусаются, господин Курагин, — вздохнул Чингиз, почесывая шею.

— Бог терпел и нам повелел. Или опять захотелось дыма наглотаться?

Появился Прохор с какой-то посудиной.

— Все догадался принести уважаемый?

— Не сумлевайтесь, ваше сиятельство. Все.