— Не буду я больше думать о мести. Это твой ханский род меня озлобил. Я был добрым человеком. И брат мой Тунгатар. Ничего мы плохого не замышляли. Любили веселье, работу, степь. И вот что с нами сделали, сам видишь. Если бы не рыба, давно бы ноги протянул. И живем и не живем, мальчик! Я думаю только об одном: пусть мой ребенок увидит то, чего мне не удалось повидать. Пусть моему Чокану бог поможет.

… Было уже совсем светло. Тучи разошлись. Первые лучи коснулись тальника, сквозь камыш засеребрились в озере, осветили усталое лицо Танатара с глубоко запавшими глазами, с густой проседью в усах.

— Пора возвращаться, мальчик.

— Макул! — произнес, как взрослый, слово согласия Чокан.

— Не жди больше от меня вреда, мальчик. Я как друг тебе. И рад бы тебе в чем помочь, но нет у меня сил для этого.

И Чокан иными глазами смотрел на Танатара-ага.

Обратный путь сквозь заросли камыша по озеру был куда более легким.

… В это же самое время на другом берегу, сидя на опрокинутой лодке, Чингиз с Курагиным тоже уплетали рыбу.

Чингиз ел нехотя, медленно, через силу. Все его мысли были заняты исчезнувшим Чоканом, хотя Курагин и сказал ему, что он тревожится понапрасну. Да и утомила его эта несуразная ночь.

Сам рыбацкий атаман, видимо, чувствовал себя отлично. Ни ядовитый спирт, ни бессонные сутки не сказались на нем. Ел он с удивительным аппетитом, хватал одну рыбу за другой, быстро и ловко обгладывая кости.

Чингиз присмотрелся к нему и неожиданно обнаружил в Курагине сходство со львом, которого он видел еще в дни учения в Омске в бродячем зверинце. Сходство усиливали и загривок, и усы, и бородка. Да и сила у него была львиная. Рассказывали, лев, настигнув кулана, одним ударом своей лапы переламывает ему спинной хребет. И Курагин, если размахнется как следует, спину может перешибить. Ну и ручищи у него — широкие, грубые, крепкие.

— Сколько пудов ты можешь поднять?

— Двадцать пять — тридцать — свободно! — улыбнулся Курагин. — Это нам сподручно, ваше благородие.

«Силен же ты, шайтан», — подумал Чингиз. И опять мысль о Чокане бросила его в жар.

А Курагин вдосталь наелся, и ему не терпелось поговорить с человеком, которого он считал хоть инородцем, но образованным да к тому же подполковником русской армии.

— Знаете, ваше благородие, я ведь из донских казаков.

И стал задавать Чингизу вопросы по истории казачества, в которых султан, как и вообще в русской истории, отнюдь не был знатоком. Известно ему было, что казаки несли службу в кавалерии, были верными подданными царя, а в происхождение их ему не приходилось вдаваться. Но он меньше всего стремился обнаруживать перед Курагиным свою неосведомленность и только поддакивал ему, когда тот пустился в рассуждения о казаках и русской истории.