Пора было ехать. Мальчиков зычно позвал Чингиз. Торопливо набивая ягодами карманы, они побежали к возкам. А здесь он, Чокан, один; и ягод не так много; иникто его не зовет. Он не спеша собирал землянику, и ему было хорошо. Он и не заметил, как закатилось солнце, и в глубоких сумерках возвращался на подворье Коробейниковой.

Отцу вначале и в голову не приходило, что Чокан может куда-нибудь исчезнуть. Он спохватился только с приходом Гриши Потанина. Гриша забежал проведать своего нового друга, рассказать ему что-то очень важное, а Чокана и след простыл. Искали во дворе, искали на улице. Кадет так и ушел ни с чем. Может быть, он в корпусе?

Чингиз сперва злился на сына. Не успели и дня прожить в городе, как снова неприятность. Что за характер, что за непоседа! И как только он учиться будет? Да, выйдет ли из него вообще что-нибудь путное? Потом злость и раздражение сменились волнением. Город большой, единственный знакомый у Канаш-жана — Григорий, Керей, Гриша.

В своей комнате на азиатской половине гостиницы Чингиз прошелся несколько раз по мягкому ковру и прилег на постель, уткнув голову в подушку. Не выдержал, заплакал Чингиз. Заплакал, тихо приговаривая:

— Господи, аллах великий, в чем я так провинился перед тобою, что послал ты мне не ребенка, а беду! И в ауле — одно озорство, одни шалости, и в дороге не давал покоя, а в городе взял и совсем исчез. Почему ты, боже, послал мне такого упрямца. Лучше уж совсем оставил бы меня без сына…

Сказал и испугался: не верь мне, боже!

И со скорбью подумал, что виноват он перед богом и людьми, что много недоброго на его совести. Скольких он заставил проливать слезы, скольким доставил горькие страдания. Мирские дела не кончаются бесследно. Бог карает за содеянное.

В приступе раскаяния к Чингизу возвращалась часто покидавшая его вера. Тогда он вымаливал у бога прощение. И в этот раз он расстелил на ковре свой чекпен из верблюжьей шерсти, заменявший ему молитвенный коврик, жайнамаз. Сложил по обычаю руки и принялся молиться. В такие минуты он был самым набожным и самым усердным. Он спешил наверстать пропущенные им моленья — коза намаз и, зная свое непостоянство, молился в счет будущих дней — нафиль. Он вставал и садился, как предписано намазом, но очень скоро устал и начал отдавать земные поклоны — шажду — на корточках, прикладываясь лбом к полу. Но и этот ритуал утомил его. Он достал янтарные четки, подаренные ему хаджи, побывавшим в Мекке, и перебирал их, соблюдая традиционный счет: первые тридцать два камня с мольбой о спасении — субхан алла; вторые тридцать три камня с восхвалением аллаху — алхам-дульилля; третьи — тридцать три с прославлением величия аллаха — аллах акбарин. С последним, сотым, камешком он поклонился богу и замер, вслушиваясь — не идет ли Чокан.