С удивленьем следил Жорж за всеми её движениями, мадам Ремон несколько раз всплеснула руками и воскликнула:

— Как ловко, как мило вы делаете всё это! Удивительно! О, я истинно счастлива, найдя такую жилицу!

— Стол накрыт, — сказала молодая женщина с улыбкой, бросая взгляд на стол, посредине которого она поставила одну из ваз с павлиньими перьями, — не угодно ли вам сесть? Вы позволите мне хозяйничать — я моложе вас и менее нуждаюсь в спокойствии. Садитесь здесь, сосед, с другой стороны, около меня.

Жорж сел, всё ещё несколько смущённый, — уверенные, спокойные и, однако ж, столь скромные манеры красивой молодой женщины наполняли его удивлением. Он ничего подобного не видел в кругу тех, с которыми приходил в соприкосновение.

Они начали свой скромный ужин. Антония наливала вино, подавала и при этом так весело и беззаботно болтала, что вскоре за столом стало царствовать самое весёлое и приятное настроение. Мрачное лицо молодого человека постепенно разглаживалось, в глазах исчез мрачный огонь и заменился выраженьем тихого, счастливого довольства, которое радостно осветило его суровые черты.

— Имеют ли причину гордо смотреть на нас те богачи, которые сидят в своих дворцах, за роскошными столами? — спросила молодая женщина весёлым тоном. — Они не могут быть веселее и довольнее нас, и своё наслаждение мы сами доставили себе, трудом наших рук — так есть ли у нас повод завидовать им?

Жорж опустил голову, горькая улыбка появилась на его губах, в глазах опять загорелся дикий огонь.

— О, я не завидую им, — сказал он, — не завидую их богатым залам, искромётным винам и роскошным столам: давая телу пищу, необходимую для того, чтобы иметь силу для деятельности и работы, почитаешь себя счастливым и охотно отказываешься от мимолётных чувственных удовольствий, но, — продолжал он глухим голосом, — я завидую им в наслаждениях, доставляемых образованием ума, завидую им, рождённым среди избытка, для которых с детских лет открыта обширная, величественная область знания: свободно парит их дух в области ума, в свете искусства, и даже то, что дала природа человеку и животным — красота природы, шум деревьев, веяние ветра, блеск цветов, сияние солнца — не всё ли это их исключительное достояние? Мы должны работать и пресмыкаться в тёмных, тесных и холодных безднах жизни, — продолжал он с большим оживленьем и с диким выражением гневного возбуждения, — и какое воздаяние получаем за нашу тяжкую работу и труд? Удовлетворение низких материальных потребностей: пища, одежда, бедный кров; обширный же мир знания, искусств, к которому вечно стремится дух и сердце человека, остаётся чужд для нас, потому что одно только золото открывает двери в этот светлый, богатый мир, истинное отечество всех людей, а плата за нашу работу не даёт нам этого золота! И даже, — сказал он мрачным горьким тоном, — чтобы вырваться на чистый воздух из удушливой атмосферы мастерских и города, необходим опять господствующий над миром металл. А много ли сберегаем мы после удовлетворения первых потребностей, часто ли можем мы доставлять себе удовольствие подышать чистым воздухом, насладиться чистой природой — тем, чем пользуются полевые и лесные животные как неотъемлемым правом со дня творения? Жалеют птичку, которая проводит жизнь в неволе, в клетке, лошадь, падающую под бременем тяжести, но кто сострадает человеку, образу и подобию Божию, который прикован невидимою цепью в тесной клетке нужды, который умирает под тяжестью работы, требующей напряжения всех его сил, для того только, чтобы сохранить, пополнить эти силы для новых напряжений!