— В самом деле, — сказала Памела, приветствуя графа веером, — нам следовало бы поменяться с вами — ваши сибирские нервы легче перенесли бы эту музыку, чем мои.

Опять отворилась дверь, и метрдотель с торжественностью прокричал:

— Мадемуазель Агар.

Вошла высокая женщина. Бледное, благородное, гордое и выразительное лицо было обрамлено чёрными локонами, естественное расположение которых исключало всякую мысль о пополнении природы накладными и столь употребительными теперь волосами. Чёрное платье, спускавшееся широкими складками, охватывало стройную фигуру и придавало больший блеск белизне рук и шеи; нитка жемчуга составляла единственное украшение этого туалета, который заметно отличался от резких ярких красок, наполнявших салон.

Хозяйка дома поспешила навстречу медленно переступившей через порог артистке театра «Одеон», которая спокойно обвела взглядом всё общество.

— Я в восхищении, — сказала де л'Эстрада, — что вам угодно было сделать мне честь своим посещением. Вы найдёте здесь кружок истинных почитателей искусства и пылких поклонников вашего высокого таланта. От имени всех моих друзей искренно благодарю вас.

— Я всегда готова, — сказала Агар спокойно, — доставить своим слабым талантом удовольствие любителям искусства и потому приняла ваше благосклонное приглашение, хотя мало выезжаю в свет.

И с некоторым удивлением она обвела взглядом группы гостей.

— Кроме того, — продолжала она, — я люблю музыку, хотя сама не занимаюсь ею, — мне обещали доставить у вас наслаждение музыкой.

Де л'Эстрада не отвечала ничего; поспешно подвела она молодую артистку к дивану, на котором сидела Лукреция Романо, и, завязав между ними разговор, направилась к Джулии, которую с удивленьем рассматривал в лорнет граф Нашков.

— Ваша матушка, — сказала она, беря за руку молодую девушку, — внушила мне надежду услышать ваш прекрасный голое, о котором Мирпор рассказывает чудеса. Не споёте ли вы нам? А потом, — прибавила она с особенным выражением, обводя глазами вокруг, — мадемуазель Агар доставит нам удовольствие своим чтением.

Джулия встала. Она почти была благодарна за предложение спеть, позволявшее ей удалиться из круга, в котором она поддерживала разговор. Машинально пошла она за хозяйкой дома к пианино и села за него.

Она задумалась на минуту — что можно спеть этому обществу? Ей не хотелось исполнять ни одной из тех нежных, мягких, задушевных песен, в которых изливала свой душу в минуты уединения или открывала внемлющему возлюбленному всю глубину своего сердца.

Через минуту она взяла аккорд и начала настольную песню Орсино из «Лукреции Борджиа»: