Граф Нашков медленно вышел из второго салона.

— Ваша итальянка — какая-то дикарка, — сказал он с улыбкой Мирпору, — она кусается и брыкается, как степная лошадь.

— Со временем станет ручной, — отвечал агент, пожимая плечами, — нужно только иметь немного терпения.

— Что такое случилось? — спросила Памела, посматривая на дверь, через которую вышла Лукреция с дочерью.

— Птичка пугается, завидев сеть, — сказал ей сосед, — впоследствии она выучится смотреть на вещи с другой стороны и владеть той самой сетью, в которую мы поймали её.

— Voilà comment cela commence, — сказала Памела, цитируя арию королевы Клементины из «Синей бороды», и, опустив голову на спинку дивана, она устремила вверх глаза с задумчивым, печальным выражением, которое составляло резкий контраст с нарумяненными щеками и подкрашенными ресницами.

Маркиз Вальмори довёл Джулию с матерью до ожидавшего их фиакра и потом простился. Лукреция забилась в угол тесного и неудобного экипажа и молчала некоторое время.

— Не понимаю, — сказала она наконец сердитым тоном, — как ты можешь так капризничать? Я пришла в крайнее затруднение…

Джулия не отвечала; завернувшись в шаль, она сидела неподвижно.

Лукреция заглянула ей в лицо. Почувствовала ль она, что дальнейший разговор не приведёт ни к каким результатам, или, может быть, опасалась сильно натянуть и без того туго натянутую струну, или, может быть, она была довольна результатом вечера, только она опять забилась в угол и не прерывала молчания до самого дома.

Быстрыми и твёрдыми шагами поднялась Джулия по лестнице, не заботясь о матери, и вошла в комнату художника Романо.

Последний ещё не ложился. Маленькая лампа горела на столе, около мольберта с неоконченной картиной. Художник сидел пред нею и не сводил с неё широко открытых, усталых глаз.

Он вздрогнул в испуге, когда вошла Джулия, — едва принудив себя к ласковой улыбке, он несколько выпрямился и протянул девушке свою худую руку.

— Благодарю тебя, дитя, — сказал он с грустной улыбкой, — что ты зашла, весело было тебе?

Джулия не отвечала — долго и пристально смотрела она на слабого, разбитого художника и потом сказала:

— Покойной ночи, отец. Ты ведь любишь меня?

— Что за вопрос, дитя! — произнёс художник, с беспокойством заглядывая в лицо дочери. — Можешь ли ты в этом сомневаться?

— Благослови же меня, как благословлял прежде, когда я была ребёнком, — сказала она, становясь пред ним на колени, — и помоли Господа, чтобы Он милосердно воззрил на моё будущее.

Художник остолбенел от испуга. Он положил руку на голову молодой девушки и поднял к небу лихорадочный взор.