Через несколько дней после переезда молодой женщины этот кружок увеличился ещё на одного члена: мадам Ремон сдала последнюю комнатку старому, хворому и почти глухому господину Мартино, как было сказано в его паспорте. Он подробно рассказал добродушной старухе свою простую жизнь: лет десять или пятнадцать тому назад он оставил торговлю, имея отличное состояние; жена и сын умерли; поместив неудачно капитал, он лишился почти всего и, оставшись теперь одиноким на свете, ищет только помещения в порядочном доме, где мог бы найти помощь и спокойную жизнь при тех скудных средствах, какие оставались у него.

Это был именно такой жилец, какого желала мадам Ремон, и таким образом старик Мартино поселился в свободной комнате, уставил её старинной мебелью, свидетельствовавшей о прежнем достатке, уложил в шкафы старое, но опрятное платье и был дружески принят в маленький кружок, в котором, однако, не произвёл никакой существенной перемены.

Ибо старик с резкими чертами лица, которое иногда казалось моложе, чем следовало, судя по летам, был так глух, что не мог принимать никакого участия в разговоре; кроме того, он страдал глазами и никогда не снимал больших синих очков, совершенно скрывавших его взгляд; на лице постоянно выражалась приветливость, на губах была однообразная улыбка. Он подробно рассказал мадам Ремон историю этой глазной болезни и, сняв очки, показал красные, воспалённые веки — старуха немедленно предложила рецепт превосходной глазной мази, которую тот стал употреблять, неуклонно следуя наставлению, но не получил, однако, никакого облегчения, так что не мог снять очков.

Сгорбившись, в старомодном, застёгнутом доверху сюртуке, в широком белом галстуке, закрывавшем подбородок, в старом порыжевшем парике, из-под которого выглядывали на висках природные седые волосы, сиживал старик по вечерам в маленькой комнате мадам Ремон, тихо улыбаясь и посматривая то на одного, то на другого из присутствующих. Молодая женщина оказывала ему все те мелкие услуги, на которые имеет право старость, и Мартино часто благодарил её с старинной французской вежливостью, на которую молодая женщина отвечала любезной улыбкой. Скоро привыкли к его присутствию: мадам Ремон, обыкновенно весёлая и разговорчивая при начале вечера, постепенно опускала голову и наконец впадала в дремоту; старик сидел спокойно и безмолвно, и таким образом разговор предоставлялся молодым людям, которые редко не находили предмета для беседы и если иногда они погружались в размышленье, то, казалось, не скучали этим. С поразительной точностью мадам Ремон поднимала в десять часов голову, вставала и замечала, что уже пора спать, ибо в этом крошечном рабочем мире вставали рано, и уже в пять часов утра сидела за работой молодая прилежная белошвейка, к великой радости заботливой хозяйки, которая, принося ей молоко для завтрака, всегда замечала большой успех в работе; Жорж же уходил ещё раньше на свою работу.