В собрании произошло заметное волнение, каждый говорил со своим соседом, голоса сливались в глухой гул.

— Друзья, — сказал Толен, — позвольте мне, вашему председателю, высказать первому своё личное мнение по этому случаю. Наш друг Бурдон, — продолжал он, когда восстановилась тишина, — совершенно основательно высказал министру наше первое, и важнейшее, правило — не вмешиваться в политику. Однако я сомневаюсь, можно ли применить это правило к настоящему случаю. В силу общей подачи голосов император есть избранный государь нашей страны…

Послышался кое-где ропот; Толен, казалось, не заметил его.

— Известно, — продолжал он, — что он с величайшим интересом следил всегда за рабочим вопросом и постоянно доказывал, что умеет ценить важность производительного труда…

— Кайенна! — крикнул один голос.

— Почему же, — продолжал Толен, с непоколебимым спокойствием, — почему же нам не выразить своей благодарности главе французского правительства за этот известный факт, за который мы были бы признательны всякому частному лицу? По моему убеждению, в этой благодарности нет политической стороны, однако, — прибавил он, — прошу вас не руководствоваться высказанным мной совершенно личным мнением — действуйте по совести, как сочтёте полезным для нашего дела, и позвольте мне только заметить, что для распространения наших идей было бы весьма важно позволение действовать беспрепятственно и открыто.

Он замолчал. Голоса становились громче.

— Правда, император много сделал для нас, заявив себя другом рабочих! — говорили в одной группе.

— Что? — слышалось в другой. — Мы должны быть полицейскими агентами? Благодарить того, кто перестрелял на улице наших братьев? Долой Баденге[63]!

— Не будь император за нас, нашего союза давно бы не было! — возражали с другой стороны. — А это, конечно, заслуживает признательности!

Голоса перебивали друг друга, однако ж большинство, казалось, разделяло мнение об удовлетворении желания всемогущего государственного министра.

Тогда встал Варлен. Мрачный огонь горел в его глазах, непримиримая ненависть и презрение выражались в его улыбке, он протянул руку к собранию, и в ту же минуту воцарилась тишина — всякий хотел слышать, что скажет Варлен.

— Друзья мои, — начал он спокойным, холодным голосом, который не соответствовал взволнованному лицу, и только по сдержанному тону можно было заключить о внутреннем волнении. — Друзья мои, я не могу согласиться с мнением нашего председателя, будто желаемая министром Руэром благодарность главе правительства есть такой акт, который не имеет никакой связи с политикой. Я, быть может, разделил бы это мнение или безмолвно принял его, если б глава правительства был президентом республики, избранным согласно конституции или легитимным монархом, из древней династии, тогда он был бы воплощённым представителем закона и порядка над партиями и политической борьбой. Но, мои друзья, — сказал он более громким голосом, — действительно ли представитель закона тот человек, которого мы должны благодарить за его заботы о рабочем сословии, тот человек, который держит судьбу Франции в своей слабой руке? Он позорно и лукаво, вопреки всяким законам, убил республику, которой клялся в верности, тогда как он, первый чиновник, должен был её охранять и защищать. Представитель ли он закона, стреляющий из пушек по мирным и добрым гражданам, чтобы напугать тех, которые не хотели нарушить, подобно ему, клятвы, данной республике? Он, который по прихоти своей деспотической воли, послал многих наших друзей в ссылку, в ядовитые болота дальних колоний. Избранник ли народа, он, который заставляет облитую кровью, принуждённую штыками к насильственному молчанию нацию разыгрывать комедию всеобщей подачи голосов? Он ли легитимный монарх, избранный представитель Франции, который, добиваясь названия «мой брат», пожертвовал тысячами сынов Франции, отправив их на убой в Мексику для того только, чтобы за счёт Франции наполнить окровавленным золотом грязные карманы своих биржевых спекулянтов, и, — прибавил он с презрительным смехом, — в минувшем году, когда предстояла действительная опасность величию и положению Франции в Европе, спокойно смотрел, как Германия подчинялась военному господству? Нет, мои друзья, нет! Это не законное правительство, не представитель общественного строя — это мандарин со своей шайкой, овладевший государственной властью и злоупотребляющий ею для грабежа и хищничества!