Толен вскочил.

— Прерывая доклад и сообщения вашего председателя, — сказал он дрожащим голосом, — вы нарушаете установленный вами самими порядок, оскорбляете уважение, которое мы обязаны взаимно оказывать!

— Слушайте, слушайте смирно, потом посмотрим! — закричали со всех сторон; Тартаре замолчал.

— Наша прокламация, — сказал Толен, смотря на листе бумаги, который был в его руке, — объявляет, что экономический вопрос употребления машин для фабричного производства должен быть предметом серьёзного исследования со стороны международной ассоциации. При этом парижская секция, со своей стороны, признает правилом, что рабочий имеет известное право на увеличение сдельной платы, как только новые машины доставят возможность усилить или улучшить производство.

— Хорошо, совершенно справедливо, — отвечали голоса, — по этому правилу действовали и ткачи в Рубе…

— Далее, — продолжал Толен, — наша прокламация скажет рабочим в Рубе: пусть вы имеете основания жаловаться, пусть ваши требования будут справедливы — послушайтесь нас и поверьте нам: машина, орудие производства, должна быть свята для каждого рабочего — послушайте нас и поверьте нам: совершенные вами акты насилия компрометируют как ваше дело, так и дело всего рабочего сословия, они дают оружие всем клеветникам наших стремлений и всем врагам свободы.

Он замолчал.

— То есть, — сказал Тартаре, — вы правы, но не смеете предъявлять своих прав! Это значит, исполнять обязанности полиции — такая прокламация стоит для правительства целой армии в тех округах! Делают ли в отношении нас столь тонкое различие между правом и бесправием? Недолго задумываются над этим вопросом и просто бьют. Можем и мы запрещать нашим братьям бить, когда признаем справедливость их требований? Разве слова и фразы разрушат те стены, которые преграждают нам доступ в мир наслаждения жизнью, наслаждения плодами наших трудов? Чем скорее и сильнее будет нанесён удар, тем скорее прольётся свет на положение. Нам не следует издавать этой прокламации.

Произошло сильное волнение. Все встали и заговорили в одно время; нельзя было различить отдельных голосов, расслышать слов.

Толен печально смотрел на взволнованное собрание и взглянул на Варлена, как бы прося помощи.

Лицо Варлена точно окаменело, он опустил глаза и молчал.

Тогда медленно подошёл к столу председателя Жорж Лефранк. Он поднял руку в знак того, что хочет говорить; глаза его светились, лицо горело воодушевлением. При виде этого молодого человека с повелительным лицом невольно замолчали спорящие, любопытствуя узнать, что скажет Лефранк, никогда не говоривший в собраниях.