— Вы правы, мой друг, — сказала она кротко. — Место чудесное, и, придя сюда, воспользуемся уединением, чтобы сплести венок из похищенных у леса цветов. Он будет напоминать нам чистые наслаждения нынешнего прекрасного дня.

— Сядьте около меня, — продолжала она, садясь у корня высокого, обвитого плющом дерева и кладя цветы себе на колени, — и подавайте мне по цветку и по зелёной веточке… О, венок будет прелестный… Правда, он завянет, но в его высохших листочках будет жить для нас вечное воспоминанье! Ах, зачем так быстро проносятся эти прекрасные часы!

Жорж сидел на мху у её ног, и медленно подавал ей один цветок за другим; его глаза мечтательно смотрели на её стройные руки, которые ловко плели венок, руки Жоржа дрожали.

— Луиза, — сказал он после долгого молчания, во время которого быстро взглядывал на её опущенное лицо, — вы хотите обратить это прелестное тихое место в храм воспоминанья. Не может ли оно быть для меня храмом надежды?

Она опустила руки на колени, тихий, глубокий вздох вырвался из её груди.

— Луиза, — сказал молодой человек, — мы ещё недавно познакомились, и, однако, мне кажется, что вся моя жизнь, до встречи с вами, была холодной, мрачной пустыней и смертельный холод сжимает мне сердце при мысли о том, что опять настанет время, когда я не услышу больше вашего голоса, не увижу вашего лица…

— Почему же наступит такое время? — спросила она шёпотом, низко опуская голову.

— Почему «наступит»? — вскричал он. — О боже мой! Потому что жизнь снова разлучает то, что соединила, если, — прибавил он тихо и нерешительно, — если нет прочных уз. О, Луиза, — сказал он потом задушевным голосом, робко беря её руку, покоившуюся на цветах, — вы видите, чувствуете, как все фибры моего сердца срослись с вашим существом. Я был одинок, — продолжал он трогательным тоном, — моя жизнь была мрачна и холодна, полна одиночества, которое я глубоко чувствовал; моё сердце было полно злобы и горечи, полно ненависти и злобы к тем богачам и счастливцам, которым мир даёт всё в избытке, в чём отказывает мне и чего, однако ж, я так сильно жаждал. На всей обширной, богатой и чудной земле я не имел своего уголка, пустынный мрак окружал меня. Вы вступили в круг моей жизни. — Он поднял сияющий взор на опущенное ещё её лицо. — И вокруг меня становилось всё светлей и светлей, на сердце делалось легче и легче. Вы, Луиза, доказали мне, что и в мире труда и лишений может цвести счастье, роскошное счастье, что и бедняк может найти себе в мире уголок, вы поселили в моём сердце веру в милосердный Промысл, управляющий судьбой человека! Луиза, допустите ли вы своё здание обратиться в развалины и прах или увенчаете его вечным, неразрушимым, святым счастьем? Соедините ли вы свою жизнь с моей, так, чтобы бури времени не разлучили нас? Вы знаете, что я могу предложить вам — труд сильной руки и глубокую, вечную любовь верного сердца, вернее которого вы не найдёте. Луиза, могу ли я унести отсюда, вместе с воспоминаньем об этом тихом, блаженном утре, и надежду на счастье остальной жизни?