— Государственный советник поручил мне передать вашему сиятельству, — возразил фон Гильза чистым, но несколько глухим голосом, с заметным гессенским выговором, — что Ратацци вполне разделяет мнения императора Наполеона и вашего сиятельства, но что при волнении крайних партий ему будет очень трудно внедрить мысль об австрийском союзе в общественное мнение и парламент, которым подчиняется правительство, что это тем труднее, что с этим связан отказ от прусского союза и неприязненное положение Пруссии — Пруссия же очень популярна в Италии, тогда как Австрия, независимо от многолетней вражды, представляется теперь исключительно римско-католической державой, которая всегда будет против идей, долженствующих служить для Италии руководством в её отношениях к Риму.

— Что же нужно сделать, по мнению государственного советника, чтобы устранить недоверие? — спросил фон Бейст.

— Ратацци полагает, — сказал фон Гильза, — что вообще правильная и естественная мысль о коалиции Австрии, Италии и Франции тогда только найдёт сочувствие в публике и парламентских кругах Италии, если Австрия докажет каким-либо несомненным образом, что не находится под влиянием папско-римских идей.

Фон Бейст опустил голову в глубоком размышлении.

— Император Наполеон вполне разделяет эти мысли, — продолжал фон Гильза, — и государственный советник того мнения…

Фон Бейст быстро поднял голову и с напряжённым вниманием взглянул на равнодушно-спокойное лицо барона фон Гильза, который говорил монотонно, как будто передавал самые неважные и незначительные сведения.

— Государственный советник того мнения, что особенную пользу принесёт серьёзное и решительное разрешение вопроса о конкордате, он думает, что этим самым можно выгодно подействовать в двух направлениях, а именно: занять парламентскую оппозицию и отвлечь её от других вопросов, а с другой стороны, поднять Австрию в общественном мнении Германии.

Фон Бейст встал и в волнении прошёл несколько раз по комнате, между тем как барон фон Гильза спокойно встал около своего стула и почти равнодушно следил за движениями министра.

— Он прав, — сказал фон Бейст в полголоса, — да, прав, и, однако, никто лучше него не знает тех громадных трудностей, которые предстоят на предлагаемом им пути. Почему, — спросил он, останавливаясь перед бароном, — не писал мне об этом государственный советник? Для меня была важна мемория с остроумными и глубокими мотивами. Зачем он посылает мне только устные послания?

На губах барона показалась лёгкая улыбка.

— Вашему сиятельству, кажется, известно глубокое отвращение государственного советника письменно излагать свои мысли о важных вопросах. Он говорит, что большая часть бедствий в мире происходит от писем и недоразумений относительно их содержания.