Со времени прошлогодней катастрофы, которая так глубоко потрясла в основании разнородную монархию, в кабинете императора Франца-Иосифа не произошло никакой перемены. В обширных владениях габсбургского дома изменилось всё: исчезло правительство, которое в замкнутой ограниченности и близоруком высокомерии традиционного могущества Австрии довело страну до великого бедствия; новая автономная жизнь проникала в пылкую венгерскую нацию, рядом с немецкими имперскими областями, наследием прежних германских императоров.

Как прежде железная корона Ломбардии выпала из блестящей короны габсбургского дома, так точно теперь царица Адриатического моря, гордая Венеция, была уступлена новому итальянскому королевству; во всех областях Австрии веял могучий и животворный дух свободы, и медленно раскрывалась, всё шире и шире, пропасть между старым Римом и новой Австрией.

Всё это произошло во внешнем мире, в быстро несущейся жизни государства, но здесь, в тихих императорских комнатах, где зарождались все эти события и распространялись до крайних пределов империи, где сосредоточивались все нити, где так разнообразно и пестро соединялись все скорби и надежды, все помышления, желания и стремления, здесь всё осталось по-прежнему. Гвардеец-стрелок стоял у дверей в древней, обширной приёмной; в светлом кабинете сидел император в серой шинели у своего письменного стола, ревностно занимаясь просматриванием множества лежавших пред ним бумаг, на полях которых он делал заметки.

Только на лице императора замечались следы времени, которое в краткий промежуток принесло такие глубокие перемены в строе политического мира. Император не постарел, здоровьем и силой цвело его лицо, но последнее утратило свою прежнюю гордую самоуверенность и приняло выражение безмолвной покорности, которое производило б грустное впечатление, если бы не соединялось с ясным, спокойным выражением твёрдой, сильной воли, высокого решительного духа. Лицо императора было точным изображением австрийской империи: скорбь о тяжком, гибельном падении, спокойная решимость оправиться от удара и достигнуть счастливой и светлой будущности, ни одной весёлой, шаткой надежды, но твёрдая вера в достижение цели, стоящей в конце долгого, утомительного пути.

Император внимательно прочитал одну из бумаг, потом бросил её на стол и в задумчивости откинулся на спинку своего простого стула.

— Епископы видят наступающую бурю против конкордата, — сказал он, — и заклинают меня не разрывать старинных уз, связывающих Австрию с церковью и Римом! Правда, — продолжал он задумчиво, — в Австрии пробудился новый дух, сильно восстающий против владычества Рима, и я вижу приближение момента, когда откроется явная борьба, и я должен буду выбирать между силой, владевшей умами в течение минувших веков и тесно связанной с историей моего дома и государства, и между новой силой, которая победоносно овладевает нынешними умами. Мощь и влияние Рима служат истинным основанием положения Австрии, на этом фундаменте предстоит вновь создать будущность Австрии — так говорят епископы. Но, — прибавил он, быстро встав и сделав несколько шагов по комнате, — где была эта сила, когда гибла Австрия, почти разрушенная могучим натиском прусских масс? Защитили меня Рим и его сила от горького унижения подписать Пражский мир?