Он стиснул зубы и мрачно смотрел вниз.

— Заглянув в историю Австрии, — продолжал он, — я вижу, что великая Мария-Терезия, так непоколебимо и твёрдо стоявшая за Рим и его владычество, не сохранила Силезии. Рим бросил перуны своего проклятия в прусского короля с его острой шпагой и злым пером, но прекрасная Силезия всё-таки была отдана! И разве не пылкие друзья Рима проповедовали несчастную войну, которая стоит мне богатых провинций и потрясла в самом основании мою империю? Конечно, я добрый католик, — сказал он вполголоса, — и Господь, читающий в сердце, знает, как верен я святой религии моих предков, но могут ли духовные лица простирать руку к светской области, может ли владычество церкви основываться на беспробудном сне духа народов?

Он опять стал ходить по комнате.

— Отовсюду я слышу, — сказал он, остановившись и опершись рукой на письменный стол, — отовсюду я слышу, что умственное возвышение Австрии, которое должно поставить её в уровень с Пруссией, невозможно до тех пор, пока конкордат предаёт умы народа в руки духовенства, и многое, многое, виденное и замеченное мною самим говорит мне, что в доходящих до меня голосах заключается истина. И однако, — продолжал он, качая головой, — в мире веет дух неверия, равнодушия, атеизма, более и более отвлекает сердца от вечного источника спасения, от неистощимой сокровищницы божественной милости. Не будет ли весь мир объят этим духом зла, имеющим в своём распоряжении столь много средств для обольщения, когда у церкви отнимется оружие, которым она защищает слабые умы от покушений ложного просвещения? Не утрачен ли рай через вкушение плодов от древа познания добра и зла?

Голова его опустилась на грудь, он долго стоял в глубокой задумчивости:

— Но необходима ли для церкви, желающей сохранить своё владычество, сила светской руки? — сказал он потом. — Разве нет у неё духовного оружия, чтобы завоёвывать умы? И если она лишилась этого оружия или не умеет употреблять его, то может ли светская власть упрочить её владычество?

Он покачал головой, как бы желая разогнать противоречивые мысли, и сделал несколько шагов к окну, устремив печальный взгляд на синее небо, которое сияло в весеннем солнечном свете.

— Опять наступил момент, — сказал он сдавленным голосом, — когда необходим мне друг, который служил бы своим ясным и могучим умом, как Меттерних или Кауниц, когда-то стоявшие у престола моих предков. И какой человек стоит около меня? Я удивляюсь его тонкому уму, который блещет и сверкает разноцветными лучами, как бриллиант, но есть ли при этом блеске твёрдость и крепость алмаза? И главное, беспристрастен ли и свободен его взгляд, чтобы найти истинную дорогу в этом вопросе, который грозно восходит на горизонте будущего? Он иностранец, протестант! — промолвил император глухо. — Величие Австрии составляет для него отвлечённый предмет, задачу обязанности, цель честолюбия, но не близкое к сердцу, вошедшее в кровь и плоть дело. И церковь, её предназначение и права — может ли всё это быть святым для него, который считает догматы католической церкви заблуждением?