Что бы это значило — опять извещение на посылку.

1 апреля 1939 г. Ст. Уссури

Дорогая Сонюшка, моя милая, любимая, — еще от тебя письмо в маленьком самодельном конверте. Как мне досадно, что ты просила переслать тебе письма в твое «Затишье», мне так хотелось, чтобы ты отдохнула от меня. Мне так было ценно по твоему настроению твое первое письмо, где ты писала, что отошла от всего, что ты с природой, воспоминаньем светлым и мечтою. А тут два моих письма, из которых одно я вообще зря написал (о переживаниях во время малярии). Мне так хотелось, чтобы оно пропало, как хочется, чтобы не дошло и предыдущее письмо, в котором я писал о возможности использования меня по специальности. Я ничего не должен скрывать от тебя, как и ты от меня. Это требует наша любовь. Но не следует мне писать в минуты (ведь не может же их не быть), когда я слабею, не нужно вводить тебя в круг своих волнений. Так говорит забота о тебе. Но я ставлю себе вопрос: ну, а если Соня — не пишет тебе о своих переживаниях, если они тяжелы — хорошо это — и я отвечаю: нет. Нам нужно жить вместе, хотя бы и в разлуке. Сознание, что мы не таимся друг от друга, дает большие силы переживать разлуку, и часы обостренной муки или тревоги — искупляются этим сознанием. И вот я борюсь с собой. То, кажется, нужно быть сдержаннее, то нужно писать так, как есть, о самом себе. Ну, во всяком случае, мне очень досадно, что письмо это — пришло к тебе именно в Затишье. Это мне наказание за мою слабость. Из моих писем ты поняла, как я рад, что ты погостила у своих знакомых. Это было нужно и мне. Ведь я живу тобой. Тобой и детьми и жизнью двух-трех друзей, о которых я знаю только через тебя. Но, Сонюшка, у детей своя жизнь и свой путь. Одной из самых страстных, самых заветных мечтаний моих, мечте о жизни в детях нанесены жестокие удары. Значительная часть их жизни прошла уже без меня. И тетя Аня им будет ближе меня. Ну что ж, она заслужила их благодарность. Их и мою.

Работа у меня, кажется, налаживается. О вызове ничего более не слышно. Вероятно, он и не состоится. Здоровье мое в хорошем состоянии. Привыкаю и к новым людям. У нас интересный дневальный в конторе, бывший чапаевец. Живой, острый, способный. Посылаю тебе свой набросок головы одного из сотоварищей по лагерю, напомнивший мне Данте. Он шапку носит как на рисунке. Правда ведь похож? Я ждал, что ты опишешь свою жизнь на фоне дома, окрестностей и людей, как рассказывала мне в вагоне о Можайске. Помнишь?

Целую милую,

твой Коля.